Стоход

Но тут опять пришли к ней мысли не менее горькие. «Любимая песня Гриши, — подумала она. — Где он теперь? Погиб или мучается так же, как я?» — И уже сквозь рыдания с трудом допела:

Ой ты за горою,
А я за другою,
Чи ты тужэш, мий мылэсэнький,
Як я за тобою?

До конца эту песню Олеся давно уже не пела. И сейчас тоже умолкла, прислушиваясь к завыванию ветра.

И вдруг ей показалось, что где-то рядом, то ли за окном, то ли за стенкой, песню эту кто-то продолжает. Почудились даже слова:

Ой тужу, я тужу,
Щодня гирко плачу,
Що я тэбэ, моя мылая,
Цилый рик нэ бачу.

Прильнула ухом к стенке, отделяющей ее комнату от ресторана, и поняла, что там играет скрипка. Протяжно, печально звучит мелодия этой песни.

Прислушалась еще: нет, слух не обманывал. Родная мелодия льется густою, тягучей тоской.

«Кто это? Неужели и там есть русская душа?» — задумалась девушка.

До этого дня за стенкой по вечерам слышалась только немецкая танцевальная музыка. И вдруг родная, любимая мелодия!

Распахнулась дверь, и вбежала Зося, дежурившая сегодня в кафе.

— Печальница, почему ты в темноте?

— Ой, Зося, не надо света! — взмолилась Олеся. — Без него легче душе: хоть решетки в глаза не лезут. Зося, ты не знаешь, кто там за стенкой так хорошо играет?

— Не. Я там не бывала. Там же ресторан. Туда один раз попадешь — и пропала.

— А если так только, на минутку? — не унималась Олеся.

— Чего ты там не видела?

— Да хочется глянуть, кто там так играет на скрипке.

— Ну так завтра хочешь не хочешь — увидишь.

— А что завтра?

— Фашистский праздник. Ганночка всех нас нарядит и пошлет обслуживать офицеров.

— Пойду! Только бы увидеть, кто там… Что-то неспокойно у меня на душе от этой скрипки. — И, понизив голос, добавила: — Зося, а может, убежим?

— Шалапутная! Думаешь, они оставят нас без присмотра. Не смей! — строго сказала Зося. — Убьют!

Не понравился Олесе этот ответ подруги. Но промолчала, решив поступить так, как подскажет собственное сердце.

* * *

В ресторане во время уборки Олеся наткнулась на высокого худого парня с черными, совсем еще жиденькими усиками. Она шагнула в сторону, уступая дорогу. Но он вдруг больно ухватил ее за плечи.

— Олеся! Олеся! Это ты? Почему ты тут?

Олеся ахнула, узнав Гришу.

— Он здесь? Говори скорее! — тряс ее Григорий.

— Кто?

— Твой пан комендант, Сюсько.

— Сюсько тут ни при чем! Меня пан Суета продал Ганночке… — И тут Олеся, немного передохнув, в свою очередь спросила: — А ты чего сюда? Уходи поскорее. Сегодня русским сюда нельзя — будет офицерский бал.

— Да я… — Григорий виновато поскреб в гладко причесанной, будто прилизанной, голове. — Я тут работаю. На скрипке играю.

— Играешь? Им? — Олеся нахмурилась, отступила.

Григорий взял ее за руку:

— Идем на улицу. Я все тебе расскажу.

— Что ты! Меня не выпустит охранник.

— Что за охранник? — удивился Григорий и только теперь заметил полицейского, сидевшего у дверей с автоматом на коленях.

— Я тут, за стенкой… — опустив голову, стыдливо пояснила Олеся. — Там на окнах решетки, а в дверях полицай…

Григорий, тяжело вздохнув, провел девушку на сценку, где еще не было других музыкантов.

— Олеся, ты не думай плохого, — заговорил он горячо. — Я давно отсюда убежал бы. Меня не охраняют. Да не хочу так просто уходить. Мне бы мину достать или противотанковую гранату, чтобы угостить этих гадов на прощанье! Ты слышала что-нибудь о партизанах?

Олеся утвердительно кивнула.

— Наш дирижер говорит, что мы смогли бы хорошо помочь партизанам, мы тут много слышим…

— Если я вырвусь отсюда, я найду партизан и сделаю все, что ты хочешь!

— Тогда уходи поскорее!

— Может, вечером… В окно…

Беглым взглядом Григорий окинул зал, где такие же, как и Олеся, одетые в голубые платья с белыми кружевными воротничками, девушки накрывали столы. Никто из них не заметил двоих, укрывшихся за ширмой. Гриша достал откуда-то из-за рояля старенький плащ, подал Олесе:

— Надевай скорее! Идем!

Открыв своим ключом дверь, через которую входили только музыканты, Гриша вывел девушку из ресторана. Через минуту они оказались в сквере, уходившем на край города. Все так же за руку Гриша повел Олесю в глубь сквера, возбужденно говоря:

— Дойдем до Мухавца. Перевезу тебя на лодке. Ты уйдешь в лес. А я вернусь.

— Гриша, боюсь! Боюсь!

В этот момент Олеся показалась Григорию такой же, как тогда в лесу, когда он палкой ударил Барабака, а она вот так же сучила кулачками и говорила: «Боюсь! Боюсь!»

— А ты не бойся, иди, но не оглядывайся. За нами еще не гонятся. А если и хватятся, что мы вышли, то скажем, что решили прогуляться. Только не вздумай убегать, если начнется погоня!

— Гришок! А как я тебе передам, если найду партизан? — немного успокоившись, спросила девушка.

— Пройдет неделя, и я начну каждый день по утрам выезжать на лодке далеко за город. Там и встретимся.

— Гриша, теперь ты возвращайся, — сказала Олеся, когда стали спускаться к реке, где уже видна была лодка. — Иди, пока там не спохватились. Я сама переплыву Мухавец…