Стоход

— Ну и что узнали? — недоверчиво спросил Антон.

— Своя, — улыбнулся Моцак, — своя, раз не побоялась твоих пудовых кулачищ. Так что принимай пополнение, товарищ Миссюра.

— Миссюра? — обрадовалась Зоя. А я вас ищу. Думала, придется месяц по болотам лазить, а вы сами помогли мне звоном наковальни.

Антон и Моцак переглянулись.

— Зачем ты нас искала?

И, видя, что девушка не решается говорить при всех, Миссюра отошел с нею и Моцаком в угол.

— Меня послал товарищ Ефремов.

— Секретарь райкома партии? — удивился Моцак. — Где он сейчас?

— Я помогу вам связаться с ним… — ответила девушка.

Подошел Омар и сказал с упреком:

— Киргизский закон не знаешь!

— Теперь уже знаю, Омар: сначала гостя накорми, а потом спрашивай, кто он и откуда.

— В войну получается немножко иначе, — заметил Александр Федорович, — но все равно это хороший закон.

* * *

Через неделю после того как Ганночка увезла Олесю, пан Суета поехал в Брест. Он был уверен, что Олеся уже поняла, какая участь ждет ее в доме Ганночки, и сама запросится домой. Но Ганночка, усадив его в уютном кабинетике, рассказала такое, что пришлось только руками развести.

Олеся, по мнению Ганночки, просто-напросто умом помешалась. Буфетчицей она работать отказалась, будто бы деньги считать не умеет. Не захотела даже официанткой. А пошла судомойкой.

— Вы представляете? — негодовала Ганночка. — Самая красивая, и вдруг — только судомойкой!

— А вы ее потихонечку-полегонечку приобщайте к европейской культуре, милость пани, — подсказывал Шелеп.

— Приобщишь ее! — возмущалась Ганночка. — Послала вечером на танцы в офицерский зал, так убежала оттуда и вот уже седьмой день не ест, ни пьет. Проклинает и немцев, и вас, и меня.

Пан Суета выслушал Ганночку со свойственным ему спокойствием. Без приглашения сел в голубое плюшевое кресло и тяжело вздохнул:

— Суета, все в мире суета! Но вы не огорчайтесь, милость пани! Ругаться ей надоест да и кушать захочется. Все пройдет, как все в этом мире проходит…

Пан Суета оставался верным себе, говорил привычным, библейским языком, обо всем стараясь судить глубокомысленно, с точки зрения «вечной истины».

До Ганночки речи его не доходили, да она почти и не слушала его. Она думала только о том, как бы выудить из его кармана больше того, сколько запросила сначала. И вдруг пошла напропалую.

— Прогорела я с вашей дикаркой, пан Суета. — Ганночка нарочно назвала гостя старым, оскорбительным прозвищем. — Что на других заработаю, на ней изведу. Так что двадцать тысяч марок, милостивый женишок, и забирай свое добро к чертовой матери!

Ганночка посмотрела на часы и спросила, за какое время можно добраться до Морочны.

— К вечеру не доберешься, теперь дорога опасная: партизаны, — ответил Шелеп. — Но зачем в Морочну, милость пани, деньги у меня есть.

— Деньги — чепуха, бумага! — отвернувшись, отрезала Ганночка. — Привезете серьги, что сняли с жены врача, и золотые часы с еврейской артистки!

— Вы хотите разорить меня в дым! — с лютостью процедил Шелеп и подумал: «Откуда она все знает?»

Ганночка вышла, бросив с порога:

— Если завтра не привезете, что прошу, я отдам вашу тигрицу солдатам. Они ее живо обломают…

— Аспид! Змеюка! — прошипел вслед Шелеп.

Но на следующее утро был у Ганночки.

Она не спеша, придирчиво осмотрела драгоценности. Потом накормила гостя и соврала, что Олеся сдалась и один офицер хочет весь отпуск провести с ней.

— Пусть поживет месячишко, — небрежно бросила Ганночка. — Хоть окупит себя… А уж потом женитесь на ней или что хотите.

Зная, кто стоит за спиной содержательницы публичного дома, гость молча повернулся и уехал.

Партизаны лежали в густом ольшанике и с нетерпением смотрели на высокую насыпь железной дороги. Прошло пять часов, как привинтили к рельсу стрелку, ночь уже на исходе, а поезда все нет и нет.

— Бедному жениться — и ночь коротка, — вздохнул Ермаков. — Вдруг не пойдет до утра?

— Тихо! — остановил его Антон. — Чую.

Затаив дыхание, Миссюра слушал. Кто-то шевельнулся, задел ветку. И он строго махнул рукой.

Только слух лесного жителя мог уловить далекий, едва различимый шум идущего поезда.

Но вот услышали и другие. Однако доносился он не оттуда, откуда его ждали. Он гулял где-то по лесным чащобам — то справа, то слева, то забегал наперед, словно его бросало по волнам. А потом этим шумом наполнился весь лес, и казалось, не один, а множество поездов мчится по лесу со всех сторон.

Сжимая в руках оружие, народные мстители затаили дыхание. Приближалась минута, которую так долго ждали.

Из темноты вырвался огромный желтый глаз паровоза. Земля задрожала от грохота. Поезд мчался быстро, уверенно. Он шел с запада на восток. Что он вез? — Бомбы? Танки? Солдат? Ясно было одно — этот поезд везет смерть и разрушения.

С каждой секундой паровоз приближался к стрелке, наглухо привинченной к рельсе. Грохот уже заглушал все вокруг.

Семь пар глаз неотрывно смотрят в одну точку на железнодорожной насыпи. А что, если колеса сомнут железную стрелку и паровоз промчится мимо?

— Да поворачивай же! — нетерпеливо выкрикнул Егор Погорелец.