Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

В расписанном рукою Рафаэля
Дворце убогая стоит постеля,
Таков был Провидения вердикт –
Пятнадцатый лежит в ней Бенедикт.

В агонии Петра святой наследник,
Ледяный Смерть набросила покров,
Вокруг него Великий Исповедник,
Племянники и плеши докторов,

Вокруг пурпуровые кардиналы
И нобилей испанский силуэт,
Откуда-то несутся месс финалы
И шорохи последних эстафет.

Бледней, чем алавастровый Спаситель,
В пуховиках дрожит Святой Отец.
Свершается. Отходит утешитель
Полумиллиарда раненых сердец.

Великий Исповедник, как над Чашей,
К Нему склонился плачущим лицом:
– Святой Отец, благословите ваших
Скорбящих родственников пред концом! –

И умирающий, не раскрывая
Уже навек отяжелевших глаз,
Как ото льда повиснувшая вая,
Что по снегу зимы чертит наказ,

Сложил три пальца ледяных и синих
И что-то на подушке начертил;
И снова, как вопьющего в пустыне,
Глас Исповедника вдруг повторил:

– Святой Отец, друзей и приближенных,
Испытанного кормчего лишенных,
Перед концом своим благословите!
Владыка Церкви Божьей, вы не спите?! –

Но только вздрогнули чуть-чуть три пальца
И легкий-легкий отозвался вздох,
Что вряд ли затуманил бы зеркальце
Иль шелохнул ковылевый пушок.

И в третий раз, совсем уже без веры
Прелата прошептал дрожащий рот:
– Святой Отец, страдающий без меры
И мира алчущий благослови народ! –

Вдруг несказанное свершилось чудо:
Глаза открылись мертвого Владыки,
Как два блестящих, дивных изумруда,
Не старческие были в них языки,

Неземным пламенем они горели,
Не крохотное тельце, как малютки,
Вдруг поднялось и село на постели
И озирало всех с величьем жутким,

А пастырь католического Рима,
Первосвященник церкви мировой,
И зашуршали вдруг два серафима
Незримо крыльями над головой,

Торжественно для таинства ожившей,
Потусторонним светом озаренной,
И дланию, иероглифы чертившей
Мистерии, еще не разрешенной,

Могучий крест он изваял три раза
Перед собой в предутреннем тумане,
И с уст благословляющая фраза,
Рожденная в оливках Гефсимана,

Готова была вырваться, как вихрь,
В торжественной апостолов латыни,
Но, не родясь, аккорд ее затих
В неизречимой истины пустыне.

И синие, как бесконечность, персты
Всё человечество благословили,
Так широко они были отверсты,
Так растекались мириады крылий

Повсюду от незримого креста,
Что на престоле пышного Бернини
В орнате всем в нем никогда доныне
Такая не бывала красота.

Одно мгновенье. Молния погасла,
И на подушки опустился прах,
Так фитилек лампадовый без масла,
Свернувшись, угасает в черепках.

Со старческим лицом лежит малютка
В постеле бедной в пышном Ватикане,
Но от креста его не так уж жутко,
Не так уж холодно вокруг и странно!