Столетняя война

Пышные церемонии и успешные переговоры заняли Плантагенета до начала осени. Теперь военные действия начинать было нельзя, и их перенесли на весну 1339 г. Отправку необходимых подкреплений отложили из-за новых финансовых трудностей. Празднества и союзы стоили дорого. Чтобы пускать пыль в глаза алчным союзникам, Эдуард брал займы, не думая возвращать их, у купцов, у нидерландских городов, у итальянских банкиров. Он также предполагал обогатиться за счет продажи шерсти, конфискованной перед отъездом. Но эта операция, порученная флорентийским фирмам Барди и Перуцци, не оправдала его надежд. Рассчитывали, что первый караван привезет 20 000 мешков, а он доставил всего 2500. Пока не поступили другие, Эдуард заложил свои драгоценности ростовщикам. Великолепная корона, которую он заказал для будущего помазания в короли Франции, за скромную сумму была отдана в залог архиепископу Трирскому. Словно решив добавить ему трудностей, неуемный Бенедикт XII непременно хотел восстановить мир, используя затяжку с началом войны, чтобы хлопотать о начале новых переговоров. Хитрить с ним Эдуарду было больше незачем. Он велел передать, что не согласится ни на какие новые переговоры, пока Филипп не откажется от союза с Шотландией и не вернет Аквитанию. Кроме того, в пространном послании авиньонской курии Плантагенет объяснял причины, по которым претендует на корону Франции.

Нетерпение завоевателя из недели в неделю росло. Его раздражали все задержки, тормозившие начало кампании 1339 г., на которую он возлагал надежды. Ценой неслыханных усилий английские подкрепления, высадившиеся в Антверпене, удалось в конце июля начать стягивать вокруг Брюсселя. Ждали подхода немецких князей: за немалые пенсионы они обещали привести свои отряды. Миновали август и сентябрь, но прибыло всего несколько тысяч наемников, недисциплинированных и не слишком надежных. Французы удвоили активность на море, мешая перевозкам, задерживая движение судов, разорив остров Уайт и населенные пункты на английском берегу. Потеряв терпение, в конце сентября Эдуард перестал ждать остальных союзников и двинулся к французской границе. Двадцать тысяч его людей вторглись в Камбре и разграбили Тьераш; войско Филиппа наблюдало за ними издали. Эдуард вызвал противника на бой. Валуа не дал никакого ответа. После месяца бесполезных маневров английский король вернулся в Брабант. Англо-имперский союз прекратил свое существование, бесславно рухнув. Пятнадцать месяцев безвылазного пребывания в Нидерландах, высокая дипломатическая активность, титул викария Империи, оммаж от стольких князей и союз с ними, разорительные расходы — и все только ради бессмысленной демонстрации силы на границах противника, чье войско не потерпело урона от этого.

Однако Эдуард вовсе не пал духом. Хоть он разочаровался в имперских князьях, зато заключил союз с фламандцами, чьего коммунального ополчения ему жестоко недоставало во время кампании в Тьераше. Выход Фландрии на сцену означал начало второго акта драмы.

Подчиненное после кассельского похода, но не смирившееся население Приморской Фландрии все еще испытывало глубокую ненависть к сюзерену Валуа и к молодому графу, который его поддерживал. Чиновники французского короля со своей обычной бесцеремонностью вмешивались в фламандские муниципальные дела, навязывали принудительный курс королевской монеты. Пусть даже, пытаясь упредить возможность измены с этой стороны, Филипп VI официально разрешил своим фламандским подданным сохранять нейтралитет в приближающемся конфликте и продолжать торговлю с врагом за Ла-Маншем. Эдуард III, перекрыв почти в то же время шерстяной путь в наказание Людовику Неверскому за преданность делу Валуа, свел на нет благотворный эффект от этой успокоительной меры. Прекращение всякого подвоза сырья в промышленные города лишило мелких ремесленников заработка, и последствия не заставили долго себя ждать. Впав в нищету, трудящиеся обвинили в этом французского короля. Они ругали графа и знать, роскошная жизнь которых была слишком вызывающей, и зажиточных бюргеров, чьи солидные капиталы позволяли легко перенести кризис, бюргеров, которых подозревали, что в глубине души те всегда были сторонниками лилий (leliaerts). В 1337 г. появились обычные симптомы социального кризиса: уличные волнения, манифестации с выкриками «Работы и свободы». Из Валансьена, разжигая оттуда недовольство в Нидерландах, английские агенты установили контакты с зачинщиками, подбивали их на восстание, которое надеялись использовать к своей выгоде.