Столетняя война

К моменту смерти последнего прямого потомка Капетингов Французское королевство еще во многом не достигало границ нашей современной Франции. Ведь ее границы по суше почти не отличались от границ Западной Франкии — надела, во времена Каролингов выделенного Карлу Лысому по Верденскому договору [1]. От соседней Империи, чьи земли граничили с ней от Северного до Средиземного моря, Францию отделяла искусственная граница, плохо известная даже современникам, вблизи которой находилось множество анклавов и спорных территорий, но приблизительно она проходила по Шельде от устья на юг к Камбре, потом выходила к Маасу северо-восточней Ретеля, шла по верхнему течению этой реки и далее вдоль Соны, чтобы наконец выйти на Рону. Недавние территориальные захваты позволили сместить границу от этих рек на земли, по которым она не проходила веками. Так, например, Остреван, то есть часть Эно между Валансьеном и Дуэ к западу от Шельды, попал в ленную зависимость от Капетингов при Филиппе Красивом; то же произошло с «зависимым» Барруа в левобережье Мааса, с городом Лионом и Лионским графством, с епископством Вивье к западу от Соны и Роны, оказавшимися под королевской опекой. На юго-западе граница не везде достигала Пиренеев: мало того что королевство Наварра, правда, с 1274 по 1328 г. находившееся под управлением капетингских чиновников, включало земли к северу от этих гор, которые позже назовут Нижней Наваррой, — к тому же в 1258 г. Людовик Святой отказался от длившегося веками иллюзорного сюзеренитета над Руссильоном и Каталонским графством, владениями арагонской монархии.

Впрочем, не надо думать, что эта граница жестко определяла пределы французского влияния в Западной Европе. При попустительстве Империи, где после смерти Фридриха II [2]в 1250 г. не было правителей, достойных ее славного прошлого, капетингская монархия без труда распространила свой протекторат почти на все территории бывшей Лотарингии — от Нидерландов до Арльского королевства, на области, где общность языка неизбежно вела к определенному сходству политических взглядов. Большинство имперских князей, кроме тех, чьи владения находились в восточных марках, попало под покровительство французского короля, от которого они получали «денежные фьефы» — сегодня мы сказали бы «пенсии» — и поддерживали его политику, будь то в Брабанте или в Эно, в Барруа или в Лотарингии, в Савойе или в Дофине. Более того, пфальцграфство Бургундия (сегодняшнее Франш-Конте) стало капетингским владением после брака его наследницы с Филиппом V Длинным [3], а Прованс со времен Людовика Святого оказался в руках короля Сицилии Карла Анжуйского [4], потомка Капетингов. В тех же прибрежных районах только что обосновались и римские папы. Иоанн XXII, избранный в 1316 г., второй в длинном ряду французских пап, до своего избрания на престол святого Петра был епископом Авиньонским; он остался жить в своем бывшем епископском дворце, который его преемник Бенедикт XII превратит во внушительную крепость. Авиньон располагался у ворот королевства; сеньорами этого квазинезависимого города были совместно верховный понтифик и граф Прованский. Размещение, в принципе временное, римской курии на берегах Роны повысило материальные силы и моральный авторитет капетингской династии.

При одном только взгляде на географические границы королевства Франции мы уже видим, что за только что миновавший век капетингская монархия достигла такого уровня могущества, который можно объяснить только беспрецедентным демографическим подъемом и экономическим процветанием. Надо добавить, что в этом восходящем движении, первые признаки которого появились в конце X и начале XI вв., участвовала вся Европа. Но во Франции это развитие происходило быстрей, было выражено ярче, чем где-либо в другом месте, и когда оно к 1300 г. доходит до своей кульминации, можно сказать, что Франция находится впереди всего остального христианского Запада, что обусловливает и делает неизбежной ее политическую и культурную гегемонию.