Столетов

Как бы ни смотреть на осенний инцидент, я полагал бы, что он не настолько важен и приписываемая мне вина не настолько тяжка, чтобы закрыть для меня двери учреждения, где я мог бы посвятить науке остаток жизни, 28 лет которой были отданы университетской деятельности (полагаю, не безуспешной). Мне пишут, что готовившееся представление обо мне не отклонено, а отсрочено. Но я весьма опасаюсь, что даже временная приостановка (принятая, быть может, в видах внушения или выжидания) может повести силою вещей к окончательному крушению дела. Ибо кто знает, в каком виде и с какими преувеличениями будет распространяться тем временем московская молва, — в каком свете будет представляться академикам всякая неделя лежащего на мне запрета. А дело, во всяком случае, требует двукратного выбора многочисленною корпорацией.

С другой стороны, отсрочка дела — положим до осени (4 августа срок моего тридцатилетия на службе) — могла бы затруднить своевременное замещение кафедры, — предполагая, что мне суждено будет начать преподавание и прервать его на все время. Продолжительная же отсрочка едва ли желательна и в интересах Академии, которая, естественно, озабочена открывавшейся вакансией и не находит соответствующего лица. Первой моей мыслью по появлении петербургских вестей было — отпроситься на несколько дней в Петербург, чтобы почтительнейше просить г. Министра о содействии к скорейшему снятию «запрета» — дабы последний из временного сам собою не обратился в окончательный.

Я стесняюсь, однако ж, принять такую меру без предварительного сношения с В. сиятельством. Не могу ли рассчитывать на то, что В. С, ввиду выше означенных соображений, влиянием Вашим рассеет висящую надо мной неопределенность?»

В ответном письме 4 марта 1893 года Капнист заверил Столетова, что препятствий к его избранию нет.

В этот же день прислал Столетову письмо и Бредихин: «Во время вчерашнего заседания Академии получилось известие, что в. князь снял свое «veto» с Вашей кандидатуры. То же сообщил мне утром министр, осведомленный в разговоре с попечителем о содержании Вашего письма к последнему. Таким образом, у нас были развязаны руки и комиссия наша подписала Ваше представление, которое и будет доложено отделению 17 марта. О результатах сообщим; во всяком случае теперь уже дело будет только и только о величине t—t₀ (о сроке. — В. Б.) от представления до окончательного избрания».

В эти дни Столетов оканчивал свою уже третью статью о критическом состоянии тел. Снова приходилось ему выступать в защиту этой теории, которую опять пытались ревизовать западные физики.

Громадный труд проделал Столетов, готовя свою статью. Он изучает всю обширнейшую литературу, посвященную данному вопросу. Он перечерчивает все кривые и убеждается, что такие ученые, как, например, Вроблевский и Жамэн, основывали свои возражения на неточном выполнении чертежей, характеризующих процессы в телах, находящихся в критическом состоянии. Он поверяет выводы многих формул.

Работа его дает прекрасные результаты. Он разбивает все новые возражения против теории критического состояния. В своей статье Столетов мастерски объясняет, почему мениск жидкости, налитой в закрытую пробирку, внезапно исчезает при некоторой — критической — температуре и снова появляется, когда температура падает ниже критической. Эта статья Столетова, как и две первые, посвященные тому же вопросу, — образец научной критики.

Резко и беспощадно выступал Столетов против всех искажений истины. С железной последовательностью и непримиримостью он проводил свои взгляды. Эти черты смущали подчас даже некоторых друзей ученого. Шутливо упрекал за это Александра Григорьевича выдающийся математик Николай Яковлевич Сонин. Он писал Столетову: «Прочитал Ваши четыре статьи и последнее письмо и пришел к заключению, что свойство доктрины о непрерывности и критическом состоянии выражается, между прочим, в повышенной раздражительности у ее приверженцев. Не будучи таковым, я останусь в жидком состоянии даже тогда, когда температура наших споров перейдет за критическую» (письмо от 24 декабря 1893 года).

Работы много. Надо отвечать на письма, надо отредактировать конспекты своих лекций по акустике и оптике. Побеждая усталость, Столетов продолжает работать.

А неприятностей становится все больше и больше. Недруги только и ищут повода придраться к Столетову. Новый предлог они находят весной 1893 года. Его предоставила история с диссертацией князя Голицына. Началась так называемая «голицынская история».

Надо заметить, что автором этой «истории» был отнюдь не Б. Б. Голицын, один из замечательнейших русских физиков, впоследствии основавший новый раздел науки — сейсмологию. История была затеяна темными силами реакции, увидевшими в научных разногласиях между Голицыным и Столетовым удобный повод к травле Столетова.