Столица

— Прости. Я не хотел ссориться, но ты слишком долго испытывал мое терпение. Я очень благодарен тебе за все, что ты для меня сделал, и отплачу при первой возможности. Но дальше так продолжаться не может. Я порываю все связи, а ты отрекись от меня перед своими друзьями; скажи им, что я просто сошел с ума, и посоветуй им забыть, что они когда-то были со мной знакомы. Вряд ли они тебя осудят за это — они слишком хорошо тебя знают. А что до Элис, то завтра утром я с ней поговорю, и она решит сама: если ей хочется блистать в обществе, пусть доверится твоим заботам и я уйду с ее пути. Если же она одобрит мой образ действий, мы уйдем оба, и тебе не придется возиться ни с кем из нас.

На этом они и расстались; но, как большинство решений, принятых сгоряча, это решение не могло осуществиться. Монтэгю было очень тяжело поставить Элис перед таким выбором, а у Оливера, когда он вернулся домой и все заново продумал, мелькнули некоторые проблески надежды. Ведь ему ничего не стоит убедить всякого, что он не отвечает за профессиональные чудачества своего брата, а там уж будет видно, что ему делать дальше. И кроме того, внутри любого общественного механизма имеются другие механизмы, и если Уоллинги пожелают с ним поссориться, что ж — врагов у них достаточно. Быть может, найдутся даже люди, для которых взятый Алленом курс только выгоден, и они сами его поддержат.

Монтэгю решил в письменной форме отказаться от всех принятых им приглашений и единым ударом порвать все связи с обществом. Но на следующий день брат опять пришел к нему, вооруженный запасом новых компромиссов и новыми доводами. Какая польза впадать в крайности? Он, Оливер, поговорит с Уоллингами начистоту, а потом каждый пойдет своей дорогой, как если бы ни-чего не случилось.

Итак, Монтэгю выступил в роли рыцаря без страха и упрека. Много сомнений пришлось ему пережить, и при встречах с людьми не раз внутренне поежиться, не зная еще, как каждый из них ко всему этому отнесется. Следующий вечер, согласно давнишнему обещанию, он провел в театре с Зигфридом Харвеем; после театра они ужинали в отдельном кабинете у Дельмонико; туда явилась миссис Уинни, нарядная и свежая, как яблонька в раннем цвету, и взволнованным шепотом спросила:

— Ужасный человек, что вы натворили?

— Разве я посягнул и на ваши владения?—спросил он живо.

— На мои — нет, но...— сказала она и остановилась в нерешительности.

— Так, может быть, на владения мистера Дюваля? — спросил он.

— Нет, и не на его,— ответила она,— на владения всех прочих. Сегодня он мне рассказал. Вокруг этого подняли такой шум, просто ужас! Он просил меня разузнать, чего вы добиваетесь и кто стоит за вашей спиной.

Монтэгю слушал с удивлением. Неужели миссис Уинни хочет сказать, что ее муж просил выведать его профессиональные тайны? Кажется, именно на это она и намекает.

— Я ответила ему, что никогда не говорю со своими друзьями о делах,—сказала она.— Пусть, если хочет, спрашивает сам. Но что же все-таки значит ваш поступок?

Монтэгю улыбнулся ее наивной непоследовательности.

— Да ничего не значит,— сказал он,— кроме того, что я хотел бы добиться справедливого решения в деле одного моего клиента.

— И вы не боитесь бросать вызов стольким могущественным врагам? —спросила она.

— Я рискнул пойти на это,— ответил Монтэгю. Миссис Уинни ничего не ответила, только взглянула на него с изумленным восхищением.

— Вы совсем не такой, как все они здесь,— заметила она погодя, и по ее тону Монтэгю понял, что перед ним человек, который намерен остаться на его стороне.

Но мнение миссис Уинни Дюваль не было мнением всего общества. Монтэгю даже смешно стало — до чего резко пошел на убыль поток приглашений; Элис пришлось не раз пересмотреть список лиц, которым ей предстояло нанести визиты. Фредди Вэндэм давно обещал пригласить их к себе на Лонг-Айленд, но, само собой, приглашения так и не последовало, равно как не суждено им было вновь увидеть дворец Лестер-Тоддсов на вершине горы в Джерси.

Все ближайшие дни Оливер употребил на разъезды по знакомым, которым счел нужным объяснить свое затруднительное положение. Он тут совсем ни при чем и решительно умывает руки, говорил Оливер; точно так же и его друзья — если они хотят, конечно,— могут не делать его ответственным за поступки брата. С Уоллингами Оливер выдержал столь бурные полчаса, что предпочел как можно меньше распространяться об этом с остальными членами своей семьи. Робби не порвал с ним окончательно лишь из-за их общих биржевых интересов; но миссис Робби, по словам Оливера, так ожесточена, что Элис лучше некоторое время совсем с ней не видаться. Оливер имел с Элис длинный разговор и растолковал ей все относительно Уоллингов. Девушка была совершенно убита, потому что не только чувствовала глубокую признательность к миссис Робби, но была и сердечно к ней привязана; ей просто не верилось, что ее приятельница может быть так жестоко несправедлива к ней.