Столица на костях

Но коды стилей и эпох не имеют отношения ни к композиционным формулам урочища в целом, ни к тому общему, чисто эмоциональному ощущению, оставляемому Дворцовой площадью. Каждый из последующих зодчих оставлял свой собственный текст, но этим текстом, среди всего прочего, он и дописывал единый текст антропогенного урочища. Код, по которому создавалась Дворцовая площадь, не имеет никакого отношения к архитектурным стилям. Судя по всему, это очень архаичный код, и композиционные формулы Дворцовой могут рассматриваться как ключ к нему. Такие коды действуют на архетипическом уровне. Для их «считывания» не надо владеть никакими другими кодами и знаниями — достаточно быть человеком.

Эти коды очень удачно наложены на более поздние представления об имперском центре и столичном городе. Этот код действовал бы независимо от того, какими именно зданиями была бы застроена Дворцовая и весь Петербург. Очень может быть, что именно эти композиционные формулы, воздействуя на подсознание адресатов, и создают, помимо их осмысленных знаний, то ощущение величавого покоя, пребывания в центре освоенного пространства. А память услужливо подсказывает, что вы находитесь в центре огромной Империи, в сердце столичного города.

Семантическая валентность культурного урочища

Если Санкт-Петербург по Ю.М. Лотману — город культурно-семиотических контрастов, то это касается и Дворцовой площади — одного отдельно взятого культурного урочища. Здесь действует принцип «культурной голограммы» — одни и те же идеалы и представления визуализируются в урочищах разного масштаба.

Дворцовая площадь сама по себе, как урочище культуры, является крайне емким, контрастным, мозаичным, семантически валентным местом, в котором за счет действия этих особенностей происходит быстрое развитие культуры. Это позволяет использовать по отношению к нему все тот же термин «месторазвитие». Ранее я применял его ко всему городу — теперь настаиваю на своем праве применить и к отдельно взятому, сравнительно небольшому урочищу.

Вопрос, конечно, еще и в том, как воспринималось урочище людьми разных эпох и разных поколений. Нет никакой уверенности в том, что это одно и то же: восприятие автором постройки того, что у него получилось, и восприятие человека другой эпохи. Важно не только, как написан текст, что написано адресантом; важно и что будет прочитано адресатом.

Некоторые из замыслов авторов ансамбля восходят к архетипическим представлениям, почти тождественным для людей разных культурно-исторических эпох. Восприятие круга как символа целостности, неправильной окружности с эксцентрически нанесенной точкой не особенно зависит от принадлежности к народу, культуре и эпохе.

Но интерпретация композиционных формул и особенно архетипических образов, их наполнение конкретными представлениями каждой из эпох может быть предельно различно. В 1840—1850-е гг. россиянин, выходящий из арки Генерального штаба на Дворцовую, видел совершенно то же самое, что и его внук в начале XX века, и что видит его праправнук сейчас. Но тогда этот архитектурный ансамбль будил гордое ощущение принадлежности к огромной империи, чувство «окна в Европу» и «столичности» (и, не говоря ни о чем другом, был последним «криком» архитектурной мысли).

Уже к началу XX века тот же самый комплекс сооружений воспринимался уже не как что-то «европейское», а нечто «сугубо русское», приобрел благородную «патину веков». Имперская идея воспринималась все еще на «ура».

В эти годы существовало сильнейшее «чувство незыблемости империи»[106]. Россия не допускала и мысли о возможном распаде; для себя она была незыблемой и чуть ли не вечной.

Но вот идея самодержавной власти к XX веку потускнела и поблекла. Возникло то чувство иронии, которое и вызвало к жизни памятник Александру III работы Паоло Трубецкого.

В конце XX — начале XXI столетия иронизировать в адрес русских царей считается неприличным. Но вот что исчезло, так это чувство незыблемости России. После 1991 года россиянин впервые осознал Дворцовую площадь и весь Петербург не как неотъемлемую часть России — а как город, который, возможно, будет принадлежать только части России. Мысль жуткая, но как избавиться от нее?

К концу «бунташного» XX века ансамбль Дворцовой утратил всякий ореол «столичности», «имперскости», но «зато» стал в глазах людей еще более «русским» и «историчным».

Конечно же, нет никакой уверенности в том, что и сам ансамбль, и заложенные в нем, в его элементах композиционные формулы воспринимаются таким же образом, как создателями.

Тем более что наши потомки будут воспринимать мир совершенно не так, как мы, и не как люди XVIII века. Чем-то станет для них Дворцовая?

Глава 5 Москва и Петербург

Меж нами ни стекол, ни штор,

Ни поводов для поединка —
Один только чистый простор,
Пространства прозрачная льдинка.

В. Шефнер