Столицы мира (Тридцать лет воспоминаний)

Поразспросите людей пожилыхъ, знающихъ Парижъ тридцать и больше лѣтъ — французовъ и иностранцевъ, особенно русскихъ: такая ли оживленная и привлекательная жизнь на бульварахъ теперь, въ половинѣ этого десятилѣтія, какъ тридцать лѣтъ назадъ? Многіе вамъ отвѣтятъ, что прежде, т.-е. при второй имперіи, жизнь на большихъ бульварахъ была., или казалас, бойчѣе, оригинальнѣе и, главное, веселѣе. Опредѣлить это съ точностью — весьма и весьма трудно. Какъ во всѣхъ впечатлѣніяхъ, наше я играетъ первенствующую роль. Мы были моложе и бодрѣе, мы легче приходили въ веселое настроеніе, мы больше искали и меньшимъ удовлетворялись и намъ казалось, что не только люди, дома, магазины, туалеты женщинъ, но и деревья, и солнце, и даже огонь въ каминѣ (какъ ворчитъ одинъ изъ старичковъ комедіи Сарду «Les ganaches») сдѣлались совсѣмъ не такими, какими были во времена нашей молодости. Бульваръ, если имъ злоупотреблять — а злоупотребляютъ имъ очень Многіе, и едва ли не всего больше мои соотечественники — можетъ очень и очень пріѣсться. Каждый изъ насъ, жившихъ подолгу въ Парижѣ, испыталъ это. Если вы поселитесь на самыхъ бульварахъ, или въ мѣстностяхъ около нихъ, и нѣтъ у васъ спеціальныхъ интересовъ и занятій въ другихъ частяхъ города, вы фатально влечетесь къ нимъ и доходите до полнѣйшаго пресыщенія. Вамъ дѣлаются несносны: это снованіе фіакровъ, автомобилей и пѣшеходовъ подъ запыленными деревьями, крики разносчиковъ, грохотъ омнибусовъ, скопленіе зѣвакъ, въ извѣстные часы, разноцвѣтныя бумажки, которыми засыпанъ асфальтъ тротуара, а больше всего ряды ничего не дѣлающихъ парижанъ, провинціаловъ и иностранцевъ, которые, какъ мухи, обсаживаютъ наружные фасады кафе, по нѣсколько рядовъ стульевъ, и часами убиваютъ такъ время, зѣвая на проходящую публику и, похлебывая свою противную зеленоватую бурду изъ воды и полынной водки. Вы неминуемо дойдете до того, что вамъ каждое лицо гарсона будетъ знакомо и даже лица цѣлыхъ десятковъ и сотенъ фланеровъ, ежедневно просиживающихъ по нѣсколько часовъ подъ навѣсами кафе. Такого рода фланерство или, но просту говоря, шелопайство, вы, конечно, не найдете ни въ одной столицѣ Европы, начиная съ Лондона.

Все это надо взять въ соображеніе и, чтобы грубо самому ие ошибаться и не вводить въ заблужденіе другихъ — надо держаться возможно фактической почвы. За тридцать лѣтъ бульвары нисколько не упали наружно; по отдѣлкѣ магазиновъ, кафе, по новымъ перспективамъ и нѣкоторымъ заведеніямъ сдѣлались даже блестящѣе и грандіознѣе; движеніе и экипажей, и пѣшеходовъ не можетъ, быть меньше, потому что Парижъ увеличилъ свое населеніе чуть не вдвое; приливъ иностранцевъ сталъ также гораздо значительнѣе. Въ извѣстные часы все такая же сплошная толпа на тротуарахъ, особенно въ тѣ дни, когда Парижъ чѣмъ-нибудь возбужденъ. Вечерняя или, лучше сказать, ночная жизнь на бульварахъ затягивается до очень позднихъ часовъ, чего прежде, даже и въ концѣ имперіи, не было. Въ первую зиму, проведенную мною въ Парижѣ, послѣ закрытія театровъ, т.-е. послѣ двѣнадцати бульвары сразу пустѣли, а теперь часъ ночи едва ли не самый бойкій часъ, и даже въ половинѣ второго вы еще находите не мало народу въ кафе. Но миѣ могутъ возразить: толкотня и водоворотъ экипажей и даже очень поздняя жизнь въ кафе не составляютъ еще того, чѣмъ парижскіе бульвары привлекали сорокъ лѣтъ тому назадъ. Развѣ ие чувствуется разница между тогдашней бульварной толпой и теперешней? Дѣйствительно ли теперь такое же подмывательное веселье, какъ въ то время?

Повторяю, это — дѣло субъективнаго настроенія; но въ подобныхъ вопросахъ есть, однако, нѣкоторая доля правды. Можетъ быть, оживлена сохраняя свою красивость и разнообразіе, несовсѣмъ такого сорта, какъ сорокъ лѣтъ назадъ. И въ этомъ всего легче убѣдиться въ извѣстные дни, напр., во время карнавала, когда какъ бы полагается, всѣмъ быть веселыми и выказывать самыя привлекательныя стороны французскаго темперамента. Не одни иностранцы — и парижане, занимающіеся пo профессии постоянными наблюденіями надъ парижской жизнью, — давно уже говоритъ, что веселость уходитъ. Теперь ищутъ дарового зрѣлища; но не хотятъ сами участвовать въ спектаклѣ. Процессіи, колесницы, ряженые — все это получаетъ характеръ чего-то подстроеннаго, наемнаго; а толпа сидитъ за столиками кафе и равнодушно глазѣетъ. Заразительный смѣхъ раздается рѣже, склонность къ дурачеству пропадаетъ. Хорошо это или дурно — другой вопросъ; но психія парижской толпы значительно излѣнилась, и въ этомъ ничего нѣтъ удивительнаго, о чемъ я еще буду имѣть случай говорить и дальше.