Столкновение миров

Он открыл рот, чтобы произнести имя Спиди вслух, но внезапно старик начал играть. Его кривые пальцы, темные, как лесной орех, отшлифованный, но не отполированный, быстро бегали по грифу и перебирали струны. Он играл хорошо, выводя мелодию. И через секунду Джек узнал ее. Это была одна из самых старых записей отца, из альбома, который назывался «Джон Харт с Миссисипи». И хотя слепой не пел, Джек знал слова:

О, милые друзья, разве это не тяжело?
Видеть, как старина Луис лежит в могиле
И ангелочки уносят душу его…

Из главного выхода центра показались белокурый футболист и три его принцессы. В руках у каждой был конус мороженого. Мистер Америка держал в каждой руке по хот-догу. Они подошли к Джеку, чье внимание полностью было приковано к старику чернокожему, и который даже не заметил их. Он был поглощен мыслью, что это Спиди, и Спиди может читать его мысли. А почему же еще этот человек начал играть композицию Джона Харта с Миссисипи, как только Джек подумал, что Спиди похож на этого человека? И почему именно ту песню, в которой упомянут его дорожный псевдоним?

Белокурый здоровяк переложил оба хот-дога в левую руку и хлопнул Джека по спине правой настолько сильно, что зубы Джека щелкнули по языку, как медвежий капкан. Боль была неожиданной и резкой.

— Мне не нравится твой запах, ссыкун, — сказал он. Принцессы захихикали и сморщили носики.

Джек от удара потерял равновесие и сбил ногой жестянку с мелочью. Монеты брызнули в стороны и раскатились. Мягкая мелодия оборвалась на звенящей ноте.

Мистер Америка и три маленькие принцессы уже уходили. Джек взглянул на них и почувствовал уже знакомое чувство бессильной ненависти. Это было чувство, что ты слишком юн и зависишь от чьей-то воли: то ли психа вроде Осмонда, то ли лишенного юмора лютеранина, вроде Элберта Паламаунтайна, с его идеями о прекрасном рабочем дне, состоящем в двенадцатичасовом шлепаньи по грязному полю под непрерывным холодным октябрьским дождем и сидении в обед в грузовичке, закусывая сэндвичем с луком.

Джеку не хотелось «ответить» им, хотя у него было странное чувство, что если он захочет, то сможет, что в нем заключена какая-то сила, вроде электрического заряда. Иногда ему казалось, что и другие люди тоже знают об этом. Это читалось на их лицах, когда они смотрели на него. Он не хотел отвечать им, просто хотел остаться один. Он…

Слепой гитарист шарил вокруг себя, собирая рассыпанные деньги. Его руки шарили по тротуару. Он нашел монетку, опять поставил кружку и бросил монетку в нее. Дзинь!

Джек услышал далекий голос одной из удаляющихся принцесс:

— Как ему разрешают там находиться? Он такой вульгарный!

И еще более далекий голос:

— Да, в самом деле!

Джек опустился на колени и начал помогать, подбирая монетки и бросая их в кружку. Возле старика он почувствовал странный сладковатый запах, похожий на запах кукурузы. Празднично одетые покупатели универмага обходили их.

— Спасиба, спасиба, — монотонно повторял слепой, и Джек ощущал запах его дыхания, — спасиба, благодарит, Бог благодарит вас, спасиба.

Это был Спиди.

Это был не Спиди.

Наконец, Джек заставил себя заговорить. Его заставило воспоминание о том, как мало осталось волшебного сока. Не больше двух глотков. Он не знал, сможет ли после того, что произошло в Анголе, заставить себя опять отправиться на Территории, но все еще не отказался от мысли спасти жизнь матери, а это означало, что ему придется это сделать.

Что бы ни представлял собой Талисман, ему, возможно, придется перелететь в другой мир, чтобы добыть его.

— Спиди?

— Вознаградит, спасиба, Бог вознаградит, я слышал, одна покатилась вот туда!

— Спиди? Это Джек!

— Я не знаю, кто такой Спиди, малыш.

Его руки начали шарить по асфальту в том направлении, которое он только что указал. Одна рука нащупала монету, и он бросил ее в кружку. Другая коснулась туфли шикарно одетой молодой женщины, проходящей мимо. Ее хорошенькое личико исказила гримаса испуганного отвращения, и она отдернула ногу.

Джек поднял последнюю монету. Это был серебряный доллар — большая старая монета со Статуей Свободы.

На его глазах выступили слезы. Они стекали по грязному лицу, и он вытер их дрожащей рукой. Джек плакал по Тильке, Уайльду, Хагену, Дейви, Хейделю. По своей матери. По Лауре Де Лиуззиан. По сыну возницы, который лежит мертвый на дороге, с вывернутыми карманами. Но больше всего была жалость к себе. Дорога измотала его. Возможно, когда едешь по этой дороге на своем кадиллаке, это дорога Мечты, но когда едешь автостопом, поднимая большой палец и готовя Версию, которая уже выдохлась, когда ты зависишь от каждого, это — дорога испытаний. Джек чувствовал, что очень устал… но нечего было плакать. Если он будет плакать, то рак убьет его мать, а Дядя Морган получит его.

— Я не думаю, что смогу это сделать, Спиди, — всхлипнул он. — Я боюсь, что не смогу.