Столкновение

«Но при чем тут радиопередачи», — думал он иногда в перерывах между пробным заездом и переходом в манеж. Он никому не может объяснить, как глубоко чувствует и знает то, чем занят всю жизнь. Ни Душ Рейешу, ни Крейссу, ни Фердинанду с его кривой улыбкой нельзя это объяснить. Они не смогут этого понять. Он рожден для этой работы, пусть он не может объяснить, найти ее смыслу какое-то оправдание. У него есть лишь убежденность, не требующая оправданий, что работа нужна ему, и он не хочет объяснять, почему она нужна другим.

Чуть в стороне от их палисадника стоял «джип» из роты Душ Рейеша — серый в лиловом рассветном воздухе. Шофер дремал, привалившись к рулю. Еще не было четырех. Кронго знал свой переулок наизусть. Глухая стена напротив — задний двор кафе, выходящего на набережную. Большой особняк перед выездом к берегу принадлежал военному ведомству, сейчас он пуст, окна разбиты. В другую сторону, к центру города — трехэтажный жилой дом, рядом мавританская кофейня, два коттеджа и снова трехэтажный дом. Окна мавританской кофейни приоткрыты, оттуда слышится звук передвигаемых стульев. Переулок пуст, только вплотную к калитке кто-то в голубом свитере возится над приткнутым к изгороди велосипедом. Ожидающий Кронго «джип» стоит совсем рядом, до него не больше двадцати шагов. Странный велосипедист…

— Ну как, Кронго? Как у белых?

Первой мыслью было подойти к «джипу». Лицо, которое смотрело на него из-под велосипедной рамы, медленно подтянулось вверх, глаза скосились в сторону машины. А ведь если он сейчас кашлянет, шофер проснется. Кронго хорошо был виден курчавый затылок шофера, синий отличительный знак на сером рукаве.

Черное сухощавое лицо. В этих глазах нет жалости. Ньоно…

— Можешь, конечно, подойти к машине… — Толстые губы медленно зашевелились, выпуская неясный шепот. — Но тогда нехорошо получится, совсем нехорошо… Как тебе у длинноносых?

Лицо выползло из-под рамы, страшное, безжалостное, человек выпрямился, став спиной к «джипу». Ему около тридцати, он на голову выше Кронго, с мощными руками и рельефной грудью. Человек улыбается, облизывая губы, глаза то и дело странно закатываются под лоб. В этом закатывании — смерть. Нос с большим провалом на переносице, так что это место почти вровень со щеками.

— Что вам нужно?

— Ну-ну, Кронго, спокойней… Не смотрите туда… Вы знаете, что мы достанем вас из-под земли… Да и жена ваша… Вы ведь понимаете…

Широкая грудь медленно вздымалась перед глазами Кронго.

— Первая ложа центральной трибуны… Если увидишь там меня, я положу пальцы на перила… вот так…

Человек положил руку на раму велосипеда.

— Больше десяти лошадей ведь не бывает в заезде… — Он убрал один палец, потом два. — При нужном номере отвернетесь. Вы меня поняли? Поняли? О чем вы думаете, Кронго?

Этот человек с гладкой грудью, с плавающими глазами не имел права лезть в его заповедный мир, он мог просить его о чем угодно, но не заикаться о скачках. Он не мог трогать приз. Безусловно, этот человек уже играл — иначе бы он не знал ни расположения трибун, ни количества лошадей в заезде.

— Я думаю о том, что это жульничество. — Кронго чувствовал медленную слепую ярость. Еще несколько слов, и он кинется на эту грудь, вцепится в это гладкое горло. Этот перебитый нос посмел превратить его, Кронго, в уличную девку, в шлюху.

— Жульничество? — Человек усмехнулся, глаза его сузились. — Вы слепец. Оглянитесь, прислушайтесь. А брать заложников, связывать их в сетках для рыбы и опускать с баржи сразу за портом — это не жульничество? Вы не видели этих сеток, этих замечательных, туго набитых сеток… Этих широко открытых ртов и пальцев, вцепившихся в ячейки. А сжигать человека, привязанного к кровати, обливая керосином? А всех живых в сарай — не жульничество? Керосином, взятым у хозяек, потому что бензин жалко… А потом в сарай… А вы знаете, как голого человека подвешивают, растягивают ноги и бьют палкой вот сюда? Иногда они не экономят бензин, иногда даже стреляют в яму… Именно в яму, там туго набито, битком, туда пихают девок, младенцев. Это очень удобно, никто не убежит… Хоть раз посмотрите, как ногами бьют в карательных отрядах… Если человек остается жив, это позор для карателя. Что же жульничество, Кронго? Что?

Рука человека все еще лежала на раме велосипеда. Он говорил шепотом, чуть улыбаясь.

— Жалеете чужие деньги? Боитесь, что донесут? Не бойтесь, у нас все продумано. Вам ведь нужно всего-то отвернуться. Меня вы будете видеть только на трибунах. Первая ложа центральной… Народу нужны деньги, Кронго. Я не скажу вам даже своего имени. Ну, допустим, Пьер. А теперь не смотрите на меня. Идите к машине. Смотрите, если только выкинете… Если выкинете…