Столовая Гора

Фотографий рудника ему удалось обнаружить всего две — на переднем плане одного снимка находилась группа перемазанных грязью горняков с кирками и тачками, практически заслонив собой обрыв, на другом дыра оказалась снята чересчур общим планом, чтобы можно было судить о ее размерах. Черных рудокопов — если только ими не являлись те самые чумазые люди с кирками и тачками — не было видно вообще. Львиную долю архива составляли салонные семейные портреты. Аякс просматривал их вполглаза: вынужденные позы, суровые бородатые лики мужчин, глядящих в объектив настороженно и даже с вызовом, точно фотоаппарат способен заключать источник смертельной угрозы, обескураженные, схваченные между кокетством и истерикой лица женщин, кукольные, нечеловеческие черты детей. На одном из портретов Аякс как будто увидел Эстер. Приглядевшись внимательней, он понял, что обознался, да и фотография была мелковата. Но через несколько страниц ему попался снимок той же самой девушки, сделанный крупным планом.

Аякс, как будто перемогая легкую боль, почесал висок — перед ним была Эстер. Пускай на ней было отвечающее моде конца XIX столетия платье и замысловатая шляпка с цветами, пускай позади нее коробился рисованный фон с изображением горного склона и датой — 1892 год, — пускай глянцевая поверхность фотографии покрылась от времени ржавыми пятнами и сколами — это, безо всяких сомнений, была Эстер. На следующей карточке — в том же платье и шляпке — она позировала на фоне настоящей, только начавшей отстраиваться Горы. Мысли Аякса толклись между догадками о потомственном сходстве и подозрениями в графической симуляции, пока очередная фотография не опрокинула один из этих полюсов: на снимке рядом с девушкой — копией Эстер он увидел молодого человека — копию себя самого. Снимок был датирован 1893 годом. Подпись каллиграфической вязью в нижнем правом углу гласила: «Навеки вместе — Марк и Эстер ле Шателье».

Осмотревшись, он поймал себя на желании помахать кому-то рукой, выразить признательность неизвестному шутнику за розыгрыш. Водрузив альбомы обратно на полку, он даже набирал на мобильнике номер Бунзена, но отменил звонок прежде, чем установилось соединение. «Смешно», — сказал он в пустую трубку, держа ее перед собой на манер рации. При всем при том он понимал, что благодушие его, скорее всего, было деланное, показное: даже если объяснение увиденному могло быть самого приземленного свойства, именно здесь — а не в руднике под парашютным куполом и не в подвале под дулом пистолета, — именно сейчас он добрался до той грани, за которой следовало помешательство или небытие. И не важно, достиг он действительных пределов, положенных человеческому сознанию, либо его только подвели к кулисе с изображением такой границы — дальше пути не было.

— Нашли что-нибудь особенное? — спросила библиотекарша, когда Аякс возвратился к регистрационной конторке.

— Почему вы так решили?

— Да на вас лица нет.

— Ничего особенного, — ответил Аякс.

Библиотекарша отдала ему читательский билет. «Нет лица», — повторил неслышно Аякс, глядя на свою фотографию в корочке.

— И пластырь съехал, — добавила библиотекарша.

* * *