Столп. Артамон Матвеев

Не садясь за свой стол, затая дыхание вслушивался, как часы идут. Часов целая стена, стрелки показывают разное время. Часы богемцев и итальянцев счёт ведут с захода солнца, часы-вавилонян и евреев с восхода. Отмеряли жизнь часы французские, испанские, немецкие, английские... Бывало, весело тикали, а теперь еле-еле слышно. По капельке, по капельке утекла жизнь...

Хотел забрать своё из столов, но такая вдруг брезгливость вскрутнула душу — пошёл из приказа прочь. Под изумлённые, под встревоженные взоры.

Подъехал к дому, а Авдотья Григорьевна на крыльце — сердце у неё вещун.

   — Ах, супруга моя любезная! Был твой муж стрелецким головой, был полковником, судьёй многих приказов, а вот воеводой до сих пор не был. Верхотурье нас ждёт.

   — На сборы день или три? — спросила Авдотья Григорьевна.

   — Неделя... А знаешь, где это, Верхотурье-то?

   — Должно быть, неблизко, но коли вместе, так и слава Богу.

   — Слава Богу! — весело сказал Артамон Сергеевич, а по лицу у него слёзы катились.

5

Корабельщик Савва впервые вёл свой коч по реке Каме. Река многоводная, но всякое новое место требует вежливости. Сторожко шли. За Саввой следовали ещё три вместительные, тяжело груженные ладьи.

Неделю тому назад в Казани боярин Артамон Сергеевич Матвеев, плывший на трёх кораблях на воеводство, нанял Савву купить хлеб и доставить груз в Верхотуринский острог, на север Урала.

Поход трудный, но сделка крупная. В Верхотурье хлеб дорог, и Савва разгорелся разведать новые для себя места. Глядишь, здесь-то и улыбнётся купеческое счастье.

В Лаишеве Артамон Сергеевич дал короткий отдых семейству и заодно делал запасы на зиму. В Верхотурье небось медвежатину едят. Вот Артамон Сергеевич и набивал бочки сладкой волжской рыбкой: осётрами, стерлядями, копчёными, солёными. Икорку прикупал.

Скорый на дело Савва понравился боярину, тот подумывал пригласить корабельщика на службу. В Верхотурье самая большая таможня России, все богатства Сибири сюда стекаются — нужны люди, на которых можно положиться.

Артамон Сергеевич пригласил Савву отобедать, а в поварихах у боярина — Керкира! Обрадовалась Савве, всплакнула, узнавши, что Енафа в Большом Мурашкине хозяйствует, опять у неё мельница, лавка, стадо коров.

На постое боярин жил в доме богатого татарина. Дом был только что построен, ещё даже без печей.

За столом сидели семейно. В переднем углу Артамон Сергеевич. По правую его руку сын Андрей и трое племянников, по левую — священник и учитель Андрея Иван Подборский. На другом конце стола Авдотья Григорьевна, Керкира и ещё одна женщина — матушка племяшей. Савве дали место рядом с учителем.

Еда была простая, походная. Стерляжья уха, испечённая в золе огромная лепёшка с бараниной, с травками, зажаренные на вертелах поросята.

   — А скажи нам, корабельщик, — спрашивал Артамон Сергеевич гостя, — вот пошло новое царствие, за полгода перевалило... Есть ли перемены в твоей жизни? Вспоминает ли народ прежнего царя?

Савва приосанился, отвечать при многих людях — да вон при каких! — великий почёт, но всякое словцо твоё как камень. Удачное — ступенька вверх, оплошал — по башке шарахнет.

   — Государь Артамон Сергеевич, — Савва выкатил на боярина невинные глаза, — цари на Руси от Бога, токмо народу-то при всяком царе кормиться надобно. От хомута куда деться, хоть при золотом, хоть при медном?

   — Не скажи! — возразил боярин. — Борис Годунов был добрый самодержец, голодных людей даром кормил. Но Господь за грехи уж такую засуху наслал — люди забросили свои поля, не пахали, не сеяли.

   — Ну а как же! Ну а как же! — подхватил Савва. — Государево счастье — народу в прибыль. Счастья у царя нет — деревни и пустеют, а коли всё слава Богу — бабы весело ребятишек рожают.

   — Так есть перемены на Руси?

   — Как сказать тебе, Артамон Сергеевич? Сначала-то иные воеводы да целовальники распоясались, хватали что плохо лежит, вымогательством добрых людей разоряли. Но опять стало строго.

   — А как тебе самому жилось при Алексее Михайловиче?

   — Ах, боярин! В царствие Тишайшего жил-поживал, а нынче пришло время доживать. Алексея Михайловича я, как тебя вот, отроком видывал. Получил от его величества ефимок в Собственные руки.

   — Расскажи, расскажи! — Глаза у Артамона Сергеевича заблестели влажно, дружески.

   — Поводырём я был у слепцов. К Троице братию вёл. А царь Алексей Михайлович тоже на богомолье страннически шёл, пеше — по обету, должно быть. Мы ему спели, угодили. Я тот ефимок всю жизнь берег.

   — Где же он?

   — Бог взял. В самый день преставления батюшки государя я лошадь купил. Пошёл воды достать из проруби — на мельнице было дело, мельница у меня в Большом Мурашкине. И влезло в башку дурную посеребрить воду. Достал ефимок — да и поскользнись! Хлопнулся, лежу, смеюсь, а ефимок к проруби ползёт. Я же как заворожённый. Опамятовался, попнулся — поздно!

   — Великий государь реку твою с небес посеребрил.

Савва перекрестился:

   — Да ведь так оно и есть, боярин! Но скажу тебе: зело я тогда кручинился.

Артамон Сергеевич вздохнул:

   — Во всём этом — чудо. Ушёл царь и серебро своё взял... Как дела-то у тебя нынче идут?