Столп огненный

Внезапно заговорил Филберт, на удивление громко и отчетливо; должно быть, он долго копил немногие остававшиеся силы ради этого мгновения.

– Хвала Всевышнему, мои мучения скоро оборвутся, но твои муки, Джулиус, богохульствующий ты дьявол, еще даже не начались! – Зрители изумленно ахнули, услыхав такое оскорбление, а Джулиус в ярости вскочил. Увы, он не мог лишить осужденного последнего слова. – Знай, Джулиус, тебя ждет преисподняя, и твои муки не оборвутся никогда! И да проклянет Господь твою бессмертную душу!

Молва уверяла, что проклятие умирающего обладает особой силой. Возможно, Джулиус презирал подобные суеверия, однако все видели, что епископ испугался – и взбеленился настолько, что перестал владеть собой.

– Увести его! – крикнул епископ. – И очистите храм! Суд окончен!

После чего быстрым шагом удалился из трансепта.

Нед с матерью возвращались домой в угрюмом молчании. Фицджеральды победили. Они убили человека, который их якобы обманул, разорили Уиллардов – и помешали своей дочери выйти замуж за Неда. Поражение выглядело сокрушительным.

Джанет Файф подала скудный ужин из холодной ветчины. Элис за едой выпила несколько стаканов шерри – испанского вина, которое привозили из Севильи[30].

– Пойдешь в Хэтфилд? – спросила она, когда Джанет вышла.

– Пока не решил. Марджери еще не замужем.

– Даже если Барта завтра хватит кондрашка, Фицджеральды все равно не отдадут ее за тебя.

– На прошлой неделе ей исполнилось шестнадцать. А через пять лет она сама сможет выбирать, за кого выходить.

– Ты что, встанешь на прикол, как судно без команды, на такой-то срок? Не позволяй отнимать у себя жизнь.

Нед понимал, что мать права.

Спать он ушел рано и долго лежал, глядя в потолок. Дневные события почти убедили его, что нужно идти в Хэтфилд, однако он по-прежнему терзался сомнениями. Ведь отъезд будет означать крушение всяких надежд.

Нед заснул лишь посреди ночи, а разбудил его поутру шум снаружи. Выглянув в окно спальни, он увидел на рыночной площади с полудюжины факелов и группу мужчин, которые таскали и складывали хворост для скорой казни. Ими руководил шериф Мэтьюсон, высокий и плечистый, препоясанный мечом; ну конечно, священник может осудить человека на смерть, но ему не пристало и не позволено самому вершить приговор.

Нед набросил накидку поверх ночной сорочки и вышел из дома. В утреннем воздухе витал запах древесного дыма.

Семейство Кобли явилось на площадь в сопровождении других протестантов. Очень скоро под сенью собора собралась изрядная толпа. Первые лучи восходящего солнца заставили пламя факелов побледнеть, и стало видно, что перед собором ожидают около тысячи человек. Стражники покрикивали, оттесняя зевак на положенное расстояние.

Все разговоры в толпе стихли, когда со стороны здания гильдейского собрания показался Осмунд Картер. Вместе с другим стражником Картер опять нес деревянное кресло, на котором распростерся Филберт Кобли. Страже пришлось пустить в ход тумаки, чтобы приложить этим двоим дорогу: люди пятились неохотно, будто они были бы не прочь помешать казни, – но для открытого возмущения толпе не хватало заводилы.

Под безутешные причитания женщин из семейства Кобли беспомощного главу семьи привязали к деревянному колу, вбитому в землю. Ноги его совершенно не держали, он обвисал на веревках, и Осмунду пришлось привязать Филберта покрепче, чтобы тот не упал.

Стражники обложили кол хворостом. Епископ Джулиус начал читать молитву на латыни.

Осмунд подобрал один из факелов, при свете которых велись ночные приготовления. Он встал перед Филбертом и посмотрел на шерифа Мэтьюсона. Тот поднял руку, показывая, что нужно повременить. А сам повернулся к Джулиусу.

Миссис Кобли зашлась в истошном вопле, забилась, и родные с трудом ее удерживали.

Джулиус кивнул. Мэтьюсон опустил руку, и Осмунд поднес факел к груде хвороста у ног Филберта Кобли.

Сухое дерево занялось мгновенно; пламя взметнулось вверх, словно в приступе бесовского веселья. Филберт тоненько вскрикнул. Дым от костра повалил на стоявших ближе всех зевак, и те подались назад.

Вскоре над площадью поплыл иной запах, одновременно знакомый и отвратительный – запах жарящегося мяса. Филберт кричал не переставая, и среди воплей боли порою звучали членораздельные слова:

– Прими меня, Иисусе! Прими меня, Господи! Прими, молю!

Но Иисус не спешил снизойти к его мольбе.

Неду доводилось слышать, что милосердные судьи иногда позволяли родственникам повесить на шею осужденному мешочек с порохом, чтобы ускорить кончину жертвы. Однако Джулиус, по всей видимости, не проявил снисхождения. Нижняя часть тела Филберта сгорала в пламени, а сам несчастный еще жил. Крики, которые он испускал в муках, невозможно было слушать, они больше походили на скулеж перепуганного животного, чем на человеческий голос.