Столыпин

Могло случиться, что он так бы и застрял на этой негодующей ноте, но истинно: утро вечера мудренее.

– Па, вставай, поехали лечить зятя! – вбежала поутру Маша.

– Лечить так лечить, – попробовал он еще понежиться. – Вот только маленько поваляюсь…

Куда там! За короткий срок Маша научилась обращаться с мужчинами. В том числе и с отцом. Одеяло лихо сдернула! Не оставалось ничего иного, как подчиниться ее веселой, решительной воле.

Вчерашней иронии как не бывало. Весна разгоралась, расцветала на глазах. Вот те и Балтика.

Расцветала и душа при виде того, как хорошо и ладно устроилась Маша – Мария фон Бок – возле своего обрусевшего немца. Оставшиеся от самовластного отпуска три дня превратились в сплошное гульбище. С дочкой, зятем, его охотничьими собаками… и с гостившей здесь молодой американкой, отец которой вершил какие-то коммерческие дела в этом крае. Право, Столыпин забыл и о земстве, и о царе, и о шинкарях. Не раз скакал на пару по весеннему бездорожью, и здешние дороги он уже не ругал. Ему нравилось подчиняться этой Элизабет да что там – молоденькой Лизке! В ее жилах текла кровь техасских ковбоев, ее отец занимался поставкой породистого скота в эти края, где литовцы да и русские пробавлялись никчемными коровенками. Элизабет скакала через пни и изгороди, крича по-английски:

– Господин премьер, не упускайте из рук удачу!

А он ей и по-английски, и по-русски:

– Не упущу, Элизабет! Держитесь!

Стремя в стремя. Под заразительный молодой хохот:

– Не боитесь, что я вас в Техас сманю?..

Ну, американки!

Он даже на полном скаку рискнул перепрыгнуть к ней за седло. А чтобы не свалиться, надо держаться за что-то?

Лошадь под тяжестью второго, более грузного седока, едва плелась. Отставшая было Маша не в шутку рассердилась:

– Вот я скажу маман!..

Но ведь грозила-то она министру внутренних дел. Он отвечал как должно, профессионально:

– Ага, скажи! Только не забывай: доносчику первый кнут!

Весело пролетели в Довторах эти три дня…