Столыпин

Как далеко в конце жизни Сергей Юльевич отошел от своих ранних взглядов и как прямо утверждал совсем иные. Казалось, надо сделать всего один шаг, и тогда Столыпинская реформа называлась бы виттевской, а сам Столыпин остался бы второстепенным провинциальным деятелем.

Говоря об общине, необходимо вспомнить и крайне суровый для земледелия российский климат, наложивший свою тяжелейшую длань на все отечественное жизнеустройство. Ведь как можно было Руси защититься от натиска с Запада и Юга без мобилизации всех скромных наличествующих ресурсов? Община и была таким ресурсом, причем самым главным.

Община – этот союз бедных, основанный на взаимовыручке, – в конце девятнадцатого века тормозил расслоение крестьянства, накопление капитала и создание сильного внутреннего рынка для промышленности.

Развивающаяся российская промышленность требовала ускорить социальные перемены первоначально в сельском хозяйстве.

К концу девятнадцатого века все ощутили «перенапряжение платежных сил сельского населения».

Необходимо было помогать селу. Но как? Открывать крестьянам банковские кредиты? Для кредита требовалась (как залог) частная собственность, а никак не общинная.

Кроме того, чисто земельное перенапряжение (нехватка посевных площадей) подвигала крестьян к новой пугачевщине. Чтобы решить проблему, предлагалось дополнительно наделить крестьян землей: 10–20 миллионов десятин удельных и казенных земель и 20–25 миллионов десятин помещичьих в Европейской России.

Впрочем, столь радикальное покушение на дворянскую собственность (хотя бы и через выкуп) противоречило всем основам самодержавия. И прежде всего мироощущению самого Николая II и императрицы Александры Федоровны.

Но мог ли сделать этот шаг Сергей Юльевич?

Об окостенелости крестьянского бытия (внеэкономичности, ограниченности, оторванности от государственных задач, как сказали бы сегодня) знал не только министр финансов. Было в начале 1902 года учреждено Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности, опиравшееся на местные дворянство и земства. В декабре 1903 года «Вестник финансов» напечатал сводку работ местных комитетов о правовой закрепощенности крестьянских хозяйств, из-за него невозможно никакое экономическое движение. Одна из главных помех – община. Надо содействовать переходу к подворному и хуторскому владению, предоставить отдельным крестьянам выделять свой земельный надел, помимо согласия общины.

Кому принадлежали эти выводы? Социалистам, демократам или хлебопромышленникам? Нет, конечно. Прежде всего это было мнение группы дворян и чиновников, подобных Витте, выросших внутри российского хозяйственного дома. Они стремились к переменам, с надеждой глядя на Николая II, полагая, что тот сможет продолжить реформы своего деда Александра Освободителя.

А что думали сами крестьяне?

У нас есть возможность обратиться к уникальному свидетельству той поры – литературному наследию крестьянина Сергея Терентьевича Семенова, самого настоящего русского хлебопашца, бывшего и прекрасным писателем. В очерках «Двадцать пять лет в деревне» Семенов рассказал многое, что осталось в стороне от внимания профессиональной литературы. Хотя он выпустил шеститомное собрание сочинений и за него был удостоен премии Российской академии наук, хотя его высоко ценил Лев Толстой, он остался неизвестным нынешнему так называемому «широкому читателю». Почему? Потому что не укладывался в привычное клише. Объяснять этот феномен – не задача нашей работы, здесь речь о достоверности свидетельства. Л. Н. Толстой: «Искренность – главное достоинство Семенова. Но кроме нее у него и содержание всегда значительно: значительно и потому, что оно касается самого значительного сословия России – крестьянства, которое Семенов знает, как может знать его только крестьянин, живущий сам деревенской тягловой жизнью» (Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 30).

Так вот, поразительно следующее автобиографическое свидетельство хлебопашца-писателя. В один из майских страдных дней, когда дорог каждый час, сельский сход постановил не работать, а праздновать храмовый праздник.

Лишь один Сергей Терентьевич пренебрег общественным решением и вышел пахать свой надел. Это нарушение недешево ему обошлось. Однодеревенцы подали на него в суд за кощунство, он был осужден!

Жестокость и нетерпимость общины к новому выражены ярче яркого.

Казалось бы, какое дело крестьянам до того, как проводит свое свободное время их односельчанин? Но в пристальном внимании соседей к Семенову скрывались не просто чья-то зависть или недоброжелательство.

Суть в том, что к началу двадцатого века в Европейской России из-за естественного прироста населения возник огромный избыток рабочей силы (по некоторым оценкам, 23 миллиона человек, или 52 % общего числа работающих). Это были просто лишние люди. При этом их нельзя было назвать безработными, они были заняты, но производство могло обойтись и без них.