Столыпин

«Лица большинства – полуинтеллигентны», – добавляет «Око». Что за этими словами? То, что молодые люди не похожи ни на крестьян, ни на студентов? Возможно. Если обратиться к авторитету историка, то увидим более полную картину.

В. О. Ключевский: «Обычные явления в жизни народов, отсталых и почему-либо ускоренно бросившихся вдогонку за передовыми: разрушение старых идеалов и устоев жизни вследствие невозможности сформировать из связанных с вековыми преданиями и привычками новых занятий, сложить новые бытовые основы. А пока не закончится эта работа, несколько поколений будут прозябать и шататься в том межеумочном, сумрачном состоянии, когда миросозерцание поменяется настроением, а нравственность разменивается на приличие и этику» (написано в 1909 году. Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 83).

Была своя эстетика в терроре. Убийца генерала Мина Зинаида Коноплянникова всходила на эшафот, читая стихи Пушкина:

Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!

Казалось, шла какая-то дерзкая небывалая игра, где не надо было ничего: ни большого ума, ни образования, ни труда – только воля и смелость.

Вспомните «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева, посвященный Льву Толстому. Фабула проста: готовится покушение на министра, но террористов выдал провокатор, и их приговаривают к смерти. Последние дни перед казнью, прощание с родными, с жизнью, нераскаянность и узость этих людей – все это старательно описывается Андреевым с одной целью: показать душевную красоту революционеров.

Что там министр – «гора вздутого мяса»? Он даже как будто и не человек. Его нечего жалеть. Зато террористы – бесспорные герои, их гибель должна мучить читателей, вызывать протест. Описание трупов ужасно: «с вытянутыми шеями, с безумно вытаращенными глазами, с опухшим синим языком, который, как невидимый ужасный цветок, высовывался среди губ, орошенных кровавой пеной…»

Страшное описание, и, читая его, мы уже не вспоминаем «гору вздутого мяса», расстрелянных дворников, разорванных бомбами людей. Искусство писателя перевернуло картину: жертвы стали виновны, а убийцы кажутся жертвами.

Но прошли годы, улеглись революционные страсти – и все-таки вспоминаем все, как было. Рассказ Андреева становится фальшивым, умозрительным. Ведь дело не в литературном мастерстве, не в том, что страдания одних можно подать впечатляюще, а муки других – затемнить. Дело в старом вопросе Достоевского: все ли дозволено? Каково счастье, купленное ценой «слезинки ребенка»?

Революционных идеалистов такие вопросы не смущали.

Вот, например, идет по киевской улице знакомый Богрова некто «Степа», высокий, плечистый молодой человек, идет на какой-то террористический акт или экспроприацию, в кармане браунинг. Видит: офицер распекает солдата, который не отдал чести. Какое дело «Степе» до офицера и солдата? Шел бы себе спокойно на убийство или грабеж. Но «Степа» – за справедливость. Поэтому он выхватывает браунинг, и бедный офицер уже лежит на мостовой, обливаясь кровью.

Именно этот «Степа» в августе 1911 года придет к Богрову и заявит, что провокаторская деятельность Богрова безусловно и окончательно установлена и что тот приговорен к смерти, а спастись может только одним способом, «а именно путем совершения какого-либо террористического акта, причем намекал мне, что наиболее желательным актом является убийство начальника охранного отделения Н. Н. Кулябко, но что во время торжеств в августе я имею „богатый выбор“» (цитата из допроса Д. Богрова).

Многие имели «богатый выбор». Многое было дозволено, и в атмосфере витала вседозволенность убийства.

Столыпин, защищаясь от революционного террора, должен был найти прочную политическую опору в обществе. Можно было какое-то время скрываться в Зимнем, терпеть взрывы и налеты, допускать отмщение военно-полевых судов. Сколько у него было этого времени? Очевидно, мало. Требовалось вслед за земельной реформой выстроить политическую крепость. Для Столыпина такой крепостью виделась реформа местного самоуправления, закрепляющая для большинства народа (крестьян) их экономическую свободу. То есть, разрушая общину, он создавал ее заново, брал из нее лучшее. Однако законопроект «Об установлении главных начал устройства местного самоуправления», отменявший сословно-дворянский принцип организации местной власти, привел Столыпина к жестокому спору с помещиками. Перед ним встал вопрос: на кого же опереться?

На крестьян? Разумеется, да только зачастую землеустроительные комиссии работают под вооруженной охраной. Деревня сопротивляется реформе. Иногда доходит до стрельбы.

Крах общины