И, не дожидаясь реакции матери, он вошел в комнату к Олесе, чтобы похвастаться уловом.
— Мама, а где Олеся?
Мать, не поднимая головы, плача, произнесла:
— Ушла она.
— Как ушла? Куда?
Она продолжала плакать.
— Мама, куда она ушла?
В дом вошел отец. Увидев плачущую жену и неподвижно лежащую мать, спросил:
— Что случилось?
Вера Сергеевна, не переставая плакать, рассказала, что произошло.
Муж хмуро посмотрел на жену.
— Надо было удержать ее. Тайга же.
— Пыталась, следом бежала, но она — ни в какую.
Олег, выскочив на улицу, побежал по дороге. Валерий Дмитриевич сердито посмотрел на мать.
— Эх, мама, мама, ты бы хоть внука пожалела.
Он вышел на улицу, запряг лошадей. Сына он догнал далеко за селом. Километр за километром они неслись по проселочной дороге тайги в надежде догнать девушку, но ее не было. Выезжая из тайги, на перекрестке дорог они увидели одинокую женскую фигуру.
— Слава Богу! Она, — облегченно произнес Валерий Дмитриевич и посмотрел на сына. На том лица не было.
Но, подъезжая ближе, они поняли, что это не Олеся. Женщина была их односельчанкой. Валерий Дмитриевич, натянув вожжи, остановил телегу.
— Марина, ты случайно не видела молодую девушку?
— Не-е, — протяжно произнесла она. — Дмитрий, ты случайно не в Молчаново?
— Нет. Ты давно стоишь?
— Часа два. Думала на рейсовый автобус успеть, да, видно, опоздала.
Валерий Дмитриевич повернул лошадей назад.
— Не могла же она улететь? — озабоченно произнес он. — А может, она, увидев нас, в лес вошла?
— Папа, ну зачем бабушка так поступила? Неужели ей трудно было молчать? Олеся ведь ни при чем.
— Видно, не могла промолчать. Это для нас ее трагедия в прошлом, а для нее прошлого нет, оно вечно живое, пока жива она. Ничего, сынок, найдем ее, и все образуется. Бабушка… — Не договорив, он так резко натянул вожжи, что лошади поднялись на дыбы.
— Господи! — простонал он и, спрыгнув на землю, побежал к березе, одиноко стоявшей на поляне.
Олег тоже ее увидел.
— Не-е-т! — громко закричал он и, обгоняя отца, помчался к березе, на которой висела Олеся.
Не добежав до березы, он споткнулся, упал, но, вскочив, снова побежал. И когда схватился за ствол березы, чтобы взобраться на нее, отец руками обхватил сына.
— Пус-ти! — закричал сын.
— Олег, нельзя. Ей уже ничем не поможешь. Надо в милицию сообщить.
Сын, хрипя, все пытался вырваться.
— Да пойми же ты, это судебное дело. Надо в милицию сообщить.
Он прижал сына к земле. Того трясло словно в лихорадке.
— Папа, ну зачем она это сделала? Зачем? — сквозь глухое рыдание спрашивал сын.
Отец молча гладил его голову и не мог найти ответа.
— Олег, надо за милицией ехать. Поехали.
Неожиданно сын успокоился и, вытирая слезы, произнес:
— Езжай один, я здесь останусь.
Отец посмотрел на сына. Тот отрешенно смотрел перед собой.
— Олег, поехали, я не могу тебя здесь одного оставить.
— Езжай, папа. Я с ней останусь.
— Я боюсь тебя одного оставлять.
— Не бойся. Я никуда не денусь. Я здесь буду.
Отец долго уговаривал, но в ответ сын отрицательно мотал головой. Валерий Дмитриевич посмотрел на небо, солнце уже скрывалось за верхушками деревьев. Выхода не было, надо было ехать. Он вскочил и побежал к телеге. Но, пробежав немного, снова повернулся к сыну.
— Олег, поехали!
Олег снова отрицательно покачал головой.
Не жалея лошадей, Валерий Дмитриевич безжалостно хлестал их кнутом. Он спешил, словно хотел обогнать время. В Молчанове он оставил повозку и на милицейской машине поехал обратно.
Уже в сумерках, подходя к березе, при свете луны он увидел то, что и должен был увидеть. На березе в обнимку висели два тела…
Через два дня приехали родители Олеси. Всем селом люди уговаривали их похоронить дочь под березой, вместе с Олегом, но они не послушались, увезли тело домой.
Все село хоронило Олега, и не было никого, кто бы не плакал. Лишь одна женщина — высокая, седовласая — стояла с каменным выражением лица. Даже смерть любимого внука не пересилила ту боль, которая никогда не угасала в ее груди
А из коры березы, словно человеческая слезинка, стекал сок.
У каждого своя боль.
ПовестьГлава первая. ПРИГОВОР
В кабинете врача-терапевта Чудновой сидела пожилая женщина и жаловалась на свои болячки. Татьяна Васильевна, не скрывая улыбку, слушала ее. Та, заметив улыбку на лице врача, замолчала и удивленно посмотрела на нее.
— Танечка, вместо того, чтобы выразить мне сочувствие, вы улыбаетесь. Вы что, не верите, что я больна? — с обидой в голосе спросила она.
— Евдокия Ивановна, вам уже за восемьдесят, и в таком возрасте, естественно, человек побаливает. Не обращайте на это внимания. Живите себе на здоровье. У вас все нормально. А улыбнулась я оттого, что на минуту представила, какой я буду в вашем возрасте, хотя вряд ли до него доживу.
Евдокия Ивановна сняла очки, посмотрела на нее.
— Есть одно лекарство, — наклоняясь к ней, шепотом, словно боясь, что ее услышат, произнесла она. — ЛЮБОВЬ. Вот она и помогает мне жить.
Таня удивленно посмотрела на нее. Не первый год лечит эту женщину и знает, что она вдова, "Интересно, что это за любовь у нее в таком возрасте?" — подумала она.