Стон земли

– Да. Да. Старший лейтенант Супротивников. Он сейчас занят. Кто спрашивает? Да, можете мне сообщить, мы в одном кабинете сидим, и вместе этим делом занимаемся. Да. Я понял. Хорошо. Спасибо. Усильте охрану. Занавесьте окна. Нет, больше можете не звонить. Информация принята. Будут результаты, звоните. Мы, похоже, всю ночь здесь просидим.

Старший лейтенант взглянул на майора Лохматого, написал что-то на листке бумаги и протянул ему. Тот прочитал: «Звонили с прииска. Начальник райотдела полиции. Через окно больницы, издалека, стреляли в бульдозериста Василича. Пуля попала в подушку. Судя по пуле, стреляли из охотничьего карабина калибра 7,62. Такие карабины обычно бывают с оптикой. Василич не пострадал. Принимаются меры к розыску стрелка. Охрана палаты усилена».

– Я этого ожидал, – произнес Лохматый.

Старший лейтенант повернулся к допрашиваемому.

– Красиво ты все говоришь, хотя врешь безбожно. Если бы просто хотел сесть за убийство, получил бы двадцать два – двадцать четыре года «строгого». Это терпимый срок. А если за золото, то это уже на пожизненное катит. Что такое пожизненное заключение, представляешь? Это означает, что жизнь твоя уже кончилась. Сбежать из спецлагеря невозможно. Там условия такие, что не сбежишь. И каждый день будешь мечтать о том, чтобы повеситься, но тебе и этого не позволят. Ты даже не в камере будешь, а в обезьяннике. За толстой решеткой во всю стену, как в зверь в зверинце. Даже на парашу будешь садиться под наблюдением. Это из опасения, что ты пожелаешь в параше утопиться. Тебе даже этого не позволят. Если тебя будут куда-то выводить, то только в наручниках. Все передвижение вне камеры с наклоном под девяносто градусов. Поднятая голова означает попытку к бегству и пресекается ударом дубинки. А камера – два с половиной на два с половиной метра. Даже ноги размять не сможешь. Единственное, что тебя может спасти, абсолютное, безоговорочное признание всего и всех. И, естественно, ты должен показать, где золото. Без золота разговор у нас не получится, и обвинитель в лице полковника Ладейщикова, который твое дело ведет, напишет обвинительное заключение по полной программе. Тогда тебе от пожизненного срока не отвертеться…

– Что ты мне лепишь… – слабо возмутился Гортан. – Детям такие сказки на уши вешай. Во-первых, знал бы я, что там золото, разве полез бы туда? Не первый год замужем, знаю, что такое золото и как его разыскивать будут. Мое дело попроще. Я не настолько крутой, чтобы на золото кидаться. А если признаюсь, что золото у меня и сдам, тут уж мне по всей полноте и влепят. Это я не к тому говорю, что золото у меня, а к тому, чтобы ты не старался и не тратил время. Я устал от пустой болтовни.

– Скажи, ты от природы не болтливый парень? – каким-то загадочным голосом спросил майор Лохматый.

Гортан слегка насторожился, понимая, что майор сейчас что-то очень важное скажет, и ответил:

– Я еще в детстве молчуном прослыл.

Майор выключил камеру и поднял глаза на конвоира.

– Фельдшер ваш на месте?

– На месте.

Лохматый взял телефонный аппарат внутренней связи и набрал короткий номер. Ответили быстро.

– Лаврушкин?

– Я, товарищ майор.

– Узнал?

– Узнал, товарищ майор.

– Тогда поднимись в кабинет со своим чемоданчиком.

– Плохо стало задержанному?

– Наоборот. Ему слишком хорошо. Так хорошо, что он говорить откровенно не хочет. Надо помочь ему развязать язык.

– Скополамин? [20]

– Да.

– Иду, товарищ майор…

Глава двенадцатая

Гортан обеспокоенно завертел головой, когда старший лейтенант Супротивников вышел и принес из соседнего кабинета раскладное кресло. Внешне оно выглядело каким-то инвалидным, но чрезвычайно легким приспособлением. Старший лейтенант собрал его меньше, чем за минуту, и кивнул конвоиру. Тот замахнулся ногой, и задержанный снова оказался на полу. На сей раз ему даже встать самостоятельно не дали. Тут же под локти прихватили, приподняли, а старший лейтенант быстро отбросил ногой в сторону разборные части стула и пододвинул под Гортана кресло, заставив его сесть.

– Что это?..

Никто не рвался удовлетворить любопытство задержанного, но руки его тут же оказались пристегнутыми к подлокотникам от локтя до запястья. Подлокотники для долговязой фигуры Гортана были расположены немного низковато, и ему пришлось даже вперед наклониться, чтобы не напрягались руки. Конвоиры же так же быстро справились и с его ногами, пристегнув их к ножкам кресла. Для этого, как и для рук, были сделаны специальные приспособления. В итоге Гортан не мог пошевелить ни ногой ни рукой. Он не сопротивлялся, зная, что находится полностью во власти этих людей. И хорошо знал, что сопротивление приведет только к получению ударов по голове, по почкам или еще по чему-нибудь кулаками или дубинками, поэтому предпочел проявлять спокойствие.

Под конец его пристегнули последним широким ремнем, напоминающим автомобильный ремень безопасности, поперек пояса, и прочно прижали к креслу. Говорить о каком-либо сопротивлении в таком положении бессмысленно. Гортан оказался в полной власти оперов и конвоиров.