Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

Публика хотела подробностей. Желательно кровавых. Публика требовала «мяса». За неделю работы я поднимал стоимость двушки в пределах МКАДа. Но это не главное. Мои снимки брали все агентства мира. Мои фото были на первых полосах. Это был успех.

Я мотался по истерзанной стране на разбитом «фольксвагене» от одной бойни к другой. Правительство выделило мне водителя в красивой новой форме, с красным беретом и глухими солнцезащитными очками. Он напоказ носил мачете и демонстративно размахивал им, общаясь с гражданскими.

На остановках он задумчиво смолил маленькую трубку. Судя по запаху в ней был гашиш.

Считалось, что он поможет мне решать проблемы, но вышло наоборот. То ли мы сбились с пути, то ли текущая обстановка резко поменялась. В посёлке, куда мы приехали снимать, оказались повстанцы.

Я стоял на коленях на покрытом трещинами глиняном полу и слушал, как во дворе убивают моего водителя. Умирал он долго и плохо. Меня допрашивал старый негр с морщинистым лицом и бульдожьими глазами навыкате. Он говорил на ломаном французском, которого я не знал.

— Пресса… русский… рашен… пресс… фотограф… руссо… — повторял я как заведённый.

Вот тогда мне было действительно страшно. А в кабинете Грибова — нет.

Капитан пряниками угощает. Говорит вежливо. Смотрит внимательно. Прикладом не бьёт. Пистолетом в голову не тычет.

Тогда меня спас крестик на шее. По какой-то странной блажи повстанцы не стали убивать единоверца. Меня выкинули без аппаратуры с мешком на голове у правительственного блокпоста. После этого я снимал в ЦАР ещё год.

— А вы то сами как думаете, Сергей Игнатич — спрашиваю.

— Что? — капитан удивляется.

Ему нравится действовать по собственному сценарию. Не привык, когда его сбивают с мысли.

— Почему человек так поменяться может? — говорю, — а то я сам себе удивляюсь.

Вот так. Сколько можно в «угадайку» играть?

— У тебя светлая голова, — говорит Грибов, — а в такие головы иногда приходят очень тёмные мысли… опасные мысли.

— Горе от ума, — киваю, соглашаясь, — знаю, мы проходили.

— Не ёрничай, — капитан впервые проявляет раздражение, — таким, как ты начинает казаться, что правила и мораль на них не распространяются. Что они сами лучше знают, что хорошо и что плохо… Что вокруг них обычные люди, а они… — Грибов подбирает слово, — сверхчеловеки.

Это он что мне сейчас, Ницше цитирует? Интересно, труды «сумрачного германского гения» имеют хождение на территории СССР, хотя бы в виде машинописных брошюр? Могут ли они и вправду смущать умы советской молодёжи?

Собственная эзотерика в советской стране тоже была мощная. Один Рерих с Блаватской чего стоят. Понятия не имею, в каком состоянии она сейчас. Скорее всего, загнана в глубокое подполье. Вряд ли уничтожена совсем, учитывая, как пышно она расцвела в Перестройку. На пустом месте такое не случается.

Спросить не решаюсь, а то потом от подозрений не отделаешься. Грибов и без того в лицо мне вглядывается. Смотрит, не триггернусь ли я на знакомые фразы.

Скучно капитану в Берёзове. Это у него голова светлая. А он кражи копчёного окорока расследует «с применением технических средств». Будущая система активно высасывала таких людей с мест и тянула наверх. И там успешно гробила в большинстве своём.

Молодёжь уже сейчас живёт по этому принципу. Рвётся в область. Из области, наверняка, в Москву. А у старших «где родился, там и пригодился». Грибов, Уколов… та же Людмила Прокофьевна вообще акула в тихом пруду районного сельпо.

Более того, есть и обратное движение. Молчанов, Подсинкина. Та же моя нынешняя родительница, которая приехала в район из областного театра. Для человека двадцать первого столетия это кажется неправильным. Нерациональное использование человеческого ресурса.

Но я вижу, что благодаря этому Берёзов сейчас живёт. Райцентр из будущего — бледная тень современного. Построят здесь больницу и бассейн. Только работать и плавать там будет некому. Вытянут социальные лифты из посёлка всю душу.

«А сам то ты, Ветров, готов тут жить и состариться? Снимать пастухов и хлеборобов? Завести огород?» — спрашиваю себя, — «жениться на местной, основать трудовую династию и бегать до пенсии с верным „Зенитом“, сетуя, что всё вокруг захватила цифрА? Не готов? Тогда заткнись и слушай капитана».

Острый ум и избыток свободного времени — страшное сочетание. Грибову стало любопытно, он начал присматриваться ко мне, и теперь пытается впихнуть свои наблюдения в рамки собственного понимания.

Где-нибудь в Штатах решили бы что я сатанист или жертва похищения пришельцами. А тут свои «страшилки». Идеологические. В СССР лучше быть рептилоидом, чем диссидентом. Выкручиваться пора.

— Сергей Игнатич, я вам признаться хочу.

— В чём? — радуется капитан.

— Кажется, я влюбился.

— Так это нормально… В твоём возрасте.

— Я в Марину Викторовну влюбился, — трагически восклицаю, — разве это правильно?! Кто она, и кто я?! Взрослая женщина… Начальница моя…

Сейчас главное не переборщить. Капитан не зря в драмкружке занимается. Хреновую игру может и раскусить.

— В Подосинкину?! — Грибов от неожиданности обжигается чаем.

— С первого взгляда, — киваю.