Сторона Германтов

Я в самом деле любил герцогиню Германтскую. Величайшим счастьем, о котором я мог молить Бога, было бы для меня, чтобы он обрушил на нее все мыслимые бедствия, чтобы она лишилась крова, чтобы все от нее отвернулись и чтобы она, разоренная, обесчещенная, утратившая все привилегии, разделявшие нас с ней, пришла ко мне просить убежища. Я воображал, как это будет. Подчас вечерами из-за каких-нибудь перепадов в погоде или в моем здоровье перед моим мысленным взором разворачивался забытый свиток, на котором были записаны впечатления из прошлого, но вместо того чтобы воспользоваться рождавшимися во мне новыми силами, вместо того чтобы с их помощью расшифровать собственные мысли, обычно от меня ускользавшие, вместо того чтобы взяться наконец за дело, я принимался говорить вслух сам с собой, возбужденно думал о чем-то внешнем, и все это выливалось в ненужные речи и движения, в сущий приключенческий роман, бесплодный, фальшивый, где впавшая в нищету герцогиня молила меня о помощи, а я по воле обстоятельств был уже, наоборот, богатым и могущественным. Так я часами выдумывал обстоятельства, произносил фразы, которые скажу герцогине, принимая ее под своим кровом, и все оставалось по-прежнему; увы, в реальной жизни моя избранница соединяла в себе, пожалуй, все мыслимые преимущества, а потому я никак не мог надеяться, что сумею ее чем-нибудь пленить; она была богата, как первые богачи, да к тому же еще и знатна, не говоря уж о ее женском обаянии, благодаря которому она была законодательницей мод и царила надо всеми.

Я чувствовал: ей не нравится, что я каждое утро попадаюсь ей навстречу, но даже если бы у меня хватило духу два-три дня удержаться и, жертвуя собой, остаться дома, она, скорее всего, не заметила бы моего отсутствия или приписала его какой-нибудь помехе, от меня не зависящей. А я на самом деле никак не мог перестать попадаться у нее на пути, разве что исхитриться и подстроить самому себе какое-нибудь препятствие, несовместимое с выходом из дому, ведь сильнее страха ей не угодить была во мне непрестанная потребность встречаться с ней, на миг завладеть ее вниманием, не пропустить ее приветственного кивка. Мне бы следовало на некоторое время уехать, но духу не хватало. Иногда я об этом подумывал. Тогда я говорил Франсуазе собрать мои чемоданы, а потом сразу просил их распаковать. Но нас всех искушает бес передразнивания, да к тому же мы боимся прослыть старомодными, а потому отметаем самые надежные и естественные формы самовыражения; и вот, заимствуя словцо из лексикона племянницы, Франсуаза говорила, что я псих. Она этого не любила, обычно она говорила, что я «в сомнениях», потому что, когда ей не приходила охота соперничать с молодежью, она предпочитала язык Сен-Симона[26]. Правда, еще меньше она любила, когда я разговаривал как хозяин. Она знала, что такое поведение мне не свойственно и не подобает; она выражала это по-своему: «не к лицу вам командовать». У меня достало бы духу уехать из дому только ради того, чтобы приблизиться к герцогине Германтской. И в этом не было ничего невозможного. В самом деле, каждое утро я болтался по улице, одинокий, униженный, удрученный тем, что ни одна мысль, которой я хотел с ней поделиться, никогда до нее не дойдет, и эти прогулки могли продолжаться до бесконечности, нисколько не помогая мне достичь цели, – а ведь я бы мог приблизиться к герцогине Германтской, если бы уехал за много лье от нее к каким-нибудь ее знакомым, весьма взыскательным в выборе друзей, но ко мне относившимся благожелательно, и эти люди могли бы упомянуть ей обо мне и пусть не добиться от нее всего, к чему я стремился, но хотя бы рассказать ей о моих желаниях; пускай бы я вместе с этими людьми просто подумал, не смогут ли они передать ей то-то и то-то, и благодаря им мои одинокие, немые мечты приняли бы новый облик, вылились в слова, поступки – и это бы стало уже шагом вперед, почти исполнением желания. Я беспрестанно грезил о том, как она, воплощение «Германтов», живет своей таинственной жизнью, мечтал проникнуть в эту жизнь, пускай не напрямую, а пользуясь как рычагом каким-нибудь общим знакомым, кому не заказан путь в особняк герцогини и на ее вечера, кто имеет право подолгу беседовать с ней; может быть, обратиться к ней издали было бы полезней, чем каждое утро предаваться созерцанию?

Мне казалось, что я ничем не заслужил ни дружбы Сен-Лу, ни его восхищения, и мне они были безразличны. Внезапно я их оценил: мне захотелось, чтобы он поделился ими с герцогиней Германтской, я готов был его об этом попросить. Влюбленный жаждет поведать любимой женщине обо всех своих скромных преимуществах, – обычно так поступают люди обездоленные и надоедливые. Этим обожателям мучительно сознавать, что их преимущества ей неизвестны, и они утешаются мыслью, что она, наверно, подозревает за ними какие-нибудь неведомые достоинства именно потому, что сами они никогда не попадаются ей на глаза.