— Нет. Но я могу навести справки.
— Вот его адрес. Зовут его Павел Андреевич…
— А что же вы сами к нему не поедете?
— Видите ли, Софья Андреевна ему уже писала с просьбой передать свою работу в дар музею. Но этот Мансуров ответил отказом. Он хочет денег.
— И его можно понять, — кивнул адвокат.
— Вот и Софья Андреевна, в общем, согласна, — прикурив очередную папиросу, московский гость положил спичку в пепельницу. — Она не против того, чтобы заплатить даже из своих личных средств. Но все же хотела бы, чтобы сумма оказалась… разумная.
— Это вполне естественное желание, — улыбнулся Федор Акимович.
— Мы будем очень обязаны, если вы проведете переговоры с Мансуровым.
Адвокат не посчитал нужным уточнить, кого именно, кроме вдовы, имеет в виду собеседник:
— Хорошо. Но мне для этого необходимо…
— Вот первое письмо к нему от Софьи Андреевны. Там же ответ художника с отказом… — Опережая вопросы, Шкловский положил на стол серый конверт. — И еще одна записка от нее, подтверждающая ваши полномочия.
Федор Акимович взял бумаги.
— Хорошо. Полагаю, что этого будет достаточно.
— Значит, вы согласны?
— Да, я сделаю все возможное.
— Спасибо. — Виктор Шкловский поднял свой бокал. — Ну, теперь я спокоен за исход этого дела… непременно так и передам Софье Андреевне.
— Очень лестно, — кивнул адвокат.
Собеседники выпили и, не сговариваясь, почти одновременно посмотрели на часы.
— Как вы справедливо заметили, Федор Акимович, любой труд должен быть оплачен. Так же, как и потраченное на него время… Сколько же будет стоить ваша услуга?
— Я с удовольствием сделаю это бесплатно. Из уважения к Софье Андреевне и к памяти Есенина.
— Вы благородный человек.
— Большая редкость для человека моей профессии? — улыбнулся адвокат.
Виктор Шкловский ответил ему, в свою очередь, вежливым смехом:
— Спасибо еще раз. Но, Федор Акимович, вы позволите хотя бы угостить вас сегодня обедом?
— Но вы же гость!
— Я не гость, я всего лишь посланец… — покачал головой литератор. Подняв руку, он сделал характерный жест, подзывая официанта. — И беседа наша, несмотря на ее приятность, носила все-таки характер деловой. Так что по заведенным в Европе и за океаном обычаям все расходы я должен принять на себя. Что и делаю с искренним удовольствием…
По пути из ресторана в юридическую консультацию бывший царский присяжный, а ныне советский адвокат Волькенштейн по привычке остановился возле уличной тумбы. Когда-то на ней расклеивались первые декреты большевиков, отпечатанные на плохой бумаге, суровые военные приказы и уведомления для обывателей, больше похожие на ультиматумы.
Теперь же большая цветная афиша на тумбе приглашала в Государственный театр оперы и балета на премьеру балета Стравинского «Пульчинелла». Сам композитор давно обосновался во Франции, но, видимо, не возражал, чтобы его музыка исполнялась на сцене советских театров. Агитационный плакат рядом с театральной афишей, в свою очередь, призывал каждого сознательного гражданина принять участие во Всесоюзной переписи населения 17 декабря и дать ответы на вопросы регистраторов. Почти все остальное свободное место занимали уже успевшие немного выгореть газетные полосы с материалами объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б), который вывел товарища Льва Троцкого из состава Политбюро и освободил товарища Каменева от обязанностей кандидата в члены Политбюро Центрального комитета партии большевиков.
— Sic transit gloria mundi, — подумал Федор Акимович. — Так проходит мирская слава…
Летом помер всесильный Дзержинский, и между большевиками явно что-то происходило.
Федору Акимовичу опять отчего-то припомнилась старая шуба, оставшаяся в прошлом вместе со старыми институтами частной и присяжной российской адвокатуры, которую правительство большевиков упразднило без всякой замены своим Декретом № 1. Таким образом, в роли защитника по уголовным делам или поверенного по гражданским делам в революционном суде мог выступить любой человек, пользовавшийся гражданскими правами.