Сторож

— Я выросла среди бизнесменов! Я знаю, что такое деловой конфликт! Они не могут довести сделку до конца, а это значит, что кто-то прикарманил деньги. Ванич убил Кингов. Теперь ему нужна я и мой… — Она запнулась. — Неужели отец?..

Коул ее вопроса не понял, но Пайку смысл его, похоже, был ясен.

— Я выясню, — пообещал он.

Загорелое лицо Ларкин побледнело, в ее светлых глазах появилось выражение боли, которую испытывает раздавленный человек, тот, из чьего сердца вырывают последние остатки любви.

— Я не хочу этого знать. Прошу вас, не выясняйте.

Теперь и Коул понял, о чем она спросила Пайка: был ли отец тем, кто указывал Ваничу, где ее найти?

— Мы строим слишком много догадок, — сказал Коул. — Давайте все-таки вести себя как детективы.

Он направился к двери. Пайк последовал за ним.

Ларкин смотрела в спину уходившему Пайку, — переступив порог, он обратился в темный силуэт в проеме двери. Большой мужчина, но не гигант. Роста, скорее, среднего. В рубашке с опущенными рукавами и с повернутым в сторону лицом он выглядел человеком трогательно обыкновенным, и от этого она любила его лишь сильнее.

Когда он, дернув на себя дверь, оглянулся, Ларкин увидела его словно опустевшее лицо, затем дверь закрылась.

— Сделай все правильно. Пожалуйста, сделай все правильно, — сказала она пустой комнате.

Сейчас ей было намного страшнее, чем в те минуты, когда люди из Эквадора открывали стрельбу. Если отец отказался от нее, ее ждет одиночество, которого она прежде и представить себе не могла. Ларкин казалось, что она покинула собственное тело. Она чувствовала только страх, ничего больше. Наверное, она должна была ощущать гнев или презрение, но теперь словно щелкнул некий переключатель, и внутри у нее осталась лишь пустота.

Она зашла в ванную комнату, посмотрела на себя в зеркало. Ей хотелось понять, отразилась ли на ее лице пустота, подобная той, какую она увидела на лице у Пайка. Сказать что-либо с определенностью она не смогла.

— Мне все равно, — произнесла она.

Ей все равно, что он сделал. Он — ее отец. Если Пайку удавалось терпеть своего отца, сможет терпеть своего и она.

Ларкин возвратилась к столу, взяла список телефонных номеров, нашла номер Хали Ванича и принялась отыскивать его по всем двадцати шести отпечатанным в один интервал страницам. Каждую свою находку она помечала. Просмотрев список до конца, она вернулась к его началу и стала выписывать номера, на которые звонил Ванич.

Ларкин нашла его внизу второй страницы. Она знала, что это за номер, он был хорошо знаком ей. Ванич звонил в штаб-квартиру компании ее отца. «Компании Баркли».

Комната расплылась у нее перед глазами, и она поняла, что плачет — но без всхлипов, плакал словно бы кто-то другой, а она наблюдала за ним со стороны.

Пайк и Коул оказались правы. Отец был связан с этими людьми, и теперь им обоим, и Пайку, и Коулу, грозила опасность. Ванич пытался использовать ее, чтобы получить что-то от отца или чтобы наказать его, но, так или иначе, своего он все еще не добился.

11

«Компания Баркли» занимала три верхних этажа выстроенной из черного стекла и бетона крепости, возвышавшейся над Сенчури-Сити — ее вооруженных охранников, опорных пунктов охраны и детекторов металла вполне хватило бы и для обеспечения безопасности международного аэропорта. Пайк позвонил Баду и попросил устроить ему встречу с Баркли. В чем дело, Пайк объяснять не стал, сказал лишь, что оно касается Ларкин.

— Но только ты придешь без оружия, Джо, — сказал Бад. — С пистолетами я тебя сюда пустить не смогу.

— Конечно, — согласился Пайк.

Когда Пайк и Коул подъехали к зданию, их попросили назваться, показать документы, после чего охранники осмотрели с помощью зеркал на штативах днище их машины.

— Если придется быстро сматываться отсюда, — сказал Коул, — нас точно поимеют.

На эту попытку Коула шуткой разрядить обстановку Пайк не отреагировал. Он все время думал о девушке. Ему хотелось причинить боль людям, которые причиняли боль ей. Он видел эту боль в ее глазах — боль, которую никто не мог разделить с ней и от которой ей некуда было деться. И каждый раз, когда Пайк видел в ней эту боль, он ощущал ее и в себе и его пронимало желание сделать этим людям так больно, чтобы они ползали, точно дрожащие собаки, плача и умоляя его о пощаде.

— Ты какой-то жутко тихий сегодня, — сказал Коул.

— Я в порядке.

Бад, ожидавший их в вестибюле, выдал обоим гостевые пропуска, которые полагалось носить на шее. На них уже стояла подпись Бада.

— Не хотите сказать мне, в чем дело, пока мы не поднялись наверх? — спросил он.

— Нет.

Они вошли в лифт, шедший прямиком на верхний этаж.

Пока они поднимались, Бад спросил:

— Как она?

— Так себе.

— Ты, главное, береги ее. Я думаю, эти ублюдки не говорят нам очень многое.

Когда двери лифта открылись, Бад вывел гостей в приемную, где сидела пожилая женщина с завитыми светлыми волосами. Бада она узнала сразу:

— Он сейчас вернется. У него возникла какая-то проблема.

Коул пихнул Пайка локтем и прошептал:

— Уже? Мы же только что появились.