Сторож брату своему

Абдаллаха он узнал сразу, хотя тот по виду ничем не отличался от других сановников – тот же кафтан умейядского черного цвета, та же дурацкая калансува на бритой голове. Бритой, надо же. И усы с бородкой отпустил, на парсидский манер, поди ж ты. Всего-то два года как сидит наместником в Хорасане, а глядит уже парс парсом. Ха, Абдаллах, может, ты и в этот их чауган выучился играть? Помнится, когда мы были совсем юными, ты сторонился клюшки, мяча и коня…

Нежно потрепав гуляма по кудрявому затылку, аль-Амин уселся на свою широкую подушку, покрывавшую длинную платформу из позолоченного дерева. Черный раб тут же поднял халифский церемониальный зонт-мизалла. Солнца не было еще и в помине, но в собрании эмир верующих являлся согласно требованиям строгого придворного этикета.

– Поднимитесь, почтеннейшие, – милостиво кивнул он всем.

Переглядываясь – пытаются угадать, в каком он настроении, небось, – сановники распрямили спины и расселись по местам.

– Подойди ко мне, брат, – небрежно кивнул аль-Амин Абдаллаху.

Тот послушно подскочил и, почтительно согнувшись, приблизился к тронному возвышению.

– Подойди ближе, брат, и сядь передо мной.

Аль-Мамун остался стоять в пяти этикетных шагах, лишь склонился еще ниже.

– Подойди, во имя Всевышнего, брат!

Проклятые церемонии, ничего по-человечески сделать нельзя, даже с братом поздороваться. Халиф спиной чувствовал буравящий взгляд Мараджил – «тетушка» сидела в невысоком шатре, разбитом у ступеней павильона. Оттуда же наблюдала за происходящим его мать.

Абдаллах продолжал стоять, как суслик у своей норы.

– Во имя Всевышнего, подойди ко мне, брат!

Аль-Мамун угодливо сгорбился и засеменил к трону. Пока задравший брови халиф наблюдал за этими парсидскими выкрутасами, тот вдруг примерился и поцеловал ладонь аль-Амина под длинным рукавом. Халиф дернулся, как ужаленный:

– Фу ты! Что ты делаешь, о Абу Аббас! Только парс, к тому же покоренный, опустится до таких манер!

Аль-Мамун вскинул на него непонимающий взгляд. И тут Мухаммад расхохотался:

– Да сядь же, брат! Я поклялся Всевышним, что ты сядешь! Ну-ка, подайте ему подушку! Нет, две подушки!

Абдаллах, наконец, опустился на услужливо пододвинутые майясир.

По залу прошлась едва слышная волна шепотков. Как же, как же, небось всю ночь глаз не смыкали, вороны, все гадали, как он, аль-Амин, встретит брата. А вот фи хир уммихи – катитесь-ка вы все к шайтану, я вас еще не так удивлю. Думаете, раскусили? Так вот вам шайтанов зад в морду…

– Начнем, – важно кивнул он собранию.

Когда стих хор голосов, дружно читающих «Открывающую» суру, сидевший по левую руку халифа Абу аль-Хайджа первым подал голос:

– Во имя Всевышнего, милостивого и милосердного! Неужели племя таглиб станет свидетелем моего унижения, о повелитель?

Вот как. Кто бы сомневался – наглый бедуин станет не только требовать подачек, но и упрется намертво в деле нерегиля. Кому же охота уступать должность главнокомандующего, а самое главное, положенного главе войска жалованья?

– Объяснись, о Абу аль-Хайджа.

– Дошло до меня, о повелитель, что твои советники, – тут ибн Хамдан подарил колючим взглядом толстые морды главного вазира и неожиданно вспотевшего вазира налогового ведомства, – желают тебе зла, а всем правоверным погибели!

Вазир дивана хараджа вскочил, взмахнув рукавами:

– Как тебе не совестно лгать в собрании верующих, о поедатель колючек и горьких плодов колоцинта!..

– Уймись, ты, сын торговца маслом!

– О правоверные! Доколе мы будем терпеть в столице бесчинства этих шакалов из пограничья?!

Главный вазир тоже вскочил и присоединился к перепалке, а следом заорал военачальник аль-Мамуна. Среди общего гвалта и крика аль-Амин посмотрел на брата: Абдаллах сидел прямо перед ним и, опершись локтем на колено, спокойно жевал травинку. Поймав взгляд халифа, аль-Мамун вопросительно поднял брови – мол, чего желаешь? Мухаммад лишь грустно улыбнулся.

– …А ты, кто ты такой, о сын погибели?! Твоим противником был плут-разведенец, горшечник с торговой улицы!..

Ага, добрались до подвигов старого Харсамы. Справедливости ради нужно сказать, что тот мятежник не был горшечником, и войско он подобрал хорошее…

Неожиданно в собрании раздался голос человека, хранившего до сих пор молчание:

– Почтеннейшие.

Сказано это было негромко, но оравший до того юноша услышал эти слова и тут же тихо сел на свое место. Пытавшийся его перекричать военачальник озадачился неожиданно прекратившимся спором и тоже замолчал.

– Почтеннейшие, – чуть настойчивее повторил голос.

Вцепившиеся друг другу в полы халатов Абу аль-Хайджа и главный вазир обнаружили, что на них молча смотрят остальные, – и отпустили друг друга. Правда, с сожалением.

Подождав, пока в собрании воцарится полнейшая тишина, начальник тайной стражи Иса ибн Махан тихо сказал:

– Почтеннейшие. Позвольте напомнить, что солдатам жалованье не выплачивается уже более полугода.