Сторож брату своему

– Развели говна, ублюдки, зверинец наплодили целый сраный и вонючий, сс-сука, в бога ж в душу в мать…

Задыхающуюся божбу лаонца прервало шепелявое шипение.

Тварь натурально осклабила все три крупнозубые, клыкастые морды скелетного вида. Поднялась на длинные, обтекающие серой слизью задние лапы. Слюнявые языки всех трех пастей закачались высоко над их головами.

– Даю обет, – пробормотал Амаргин. – Если выживем и возродим клан – уйду монахом на Золотую гору.

– Куда уйдешь? – глупо переспросил Тарег, поднимая глаза вслед за разматывающимися в высоту шеями.

Все-таки это нерегильское любопытство – дурацкая черта.

– Да иди ты в жопу, краевед-любитель, – с чувством выдохнул Амаргин.

Аждахак грохнулся обратно на брюхо и змеиным мощным броском ударил на их строй.

* * *

Непонятно, ночь или утро

Раскорячившаяся на середине площади тварь, рыча и мотая застрявшими на зубах ошметками, рвала тело. До них, рыдающих в воротах, доносились уже не крики. И не хрипы. А что-то рвущее слух, запредельно жуткое, морозное, сковывающее гортань спазмами.

Трясущимися пальцами Тарег накидывал тетиву на выскальзывающий из потной ладони рог лука. Почему-то вечером он решил, что в ближнем бою лук не понадобится, и оставил его не снаряженным.

Амина молча текла слезами, но руки у нее тряслись меньше. Она вскинула лук первой:

– Прости!

Коротко свистнуло.

Тарег отпустил стрелу следом – без слов.

Каойльн умер мгновенно, крик прекратился.

Аждахак озадаченно затих с потерявшим вкус мясом в зубах.

Сплюнул недожеванное тело. Все три головы вертелись одинаково, как у игрушки.

Тварь грузно опустилась на четвереньки и наставила окровавленные рыла.

Амина часто-часто, с всхлипами, задышала.

– Держись, сестренка, – завороженно следя за пастями, тихо сказал Амаргин.

– Амаргин-Амаргин-Амаргин, убей меня, я не хочу вот тааа-ааак…

Из глубины зала за спиной вдруг грянуло:

– Готово! Готово!!!

Мелко перебирая лапами, аждахак побежал вперед.

– Чего готово, чудило сраное, приглашай!!! – заорал Тарег.

Расстояние стремительно сокращалось.

– Во имя Всевышнего, милостивого, милосердного…

– ААААААА!

Самое страшное было – повернуться спиной.

Повернуться спиной – к зубам – и побежать – к лестнице!

– …заходите!!

Абу аль-Хайра они чуть не смели.

С разгона все едва не покатились кубарем. Сенах оскользнулся – кровищи на подошвах сколько – и с маху сел на задницу. Заорал от боли.

– О Всевышний…

Тихие слова ашшарита заставили их повернуться к выходу.

Над лепестками печати Али ходил ходуном, плыл, плавился воздух. Показывая брыластые челюсти, гадина закидывала назад все три башки и долбилась, колотилась, когтила невидимую, но едкую для ее кожи преграду. За вьющимся маревом дымило, аждахак утробно ревел, сотрясая гулкие своды.

Оползая по стенке, Тарег дышал как пуганая собака. Сенах шепотом божился, широко раскрытыми глазами наблюдая, как огромная гадина бьется о пустой проем – и не может пройти. Их разделяло не более семи шагов.

Абу аль-Хайр видел троих орущих мужчин, безрезультатно колотящихся в невидимую стенку. Его вдруг повело, и он опасно накренился назад на ступеньке.

Охнув от стрельнувшей в спине боли, нерегиль вскочил. Успел, подставил локоть. Человек раздвинул побелевшие, плохо слушающиеся губы:

– Тварь… какая…

Ах вот оно что. Охранные знаки – что зеркало, отражают истинный облик. Даже человеку видно, как кто смотрится, когда наступает на раскрытый цветок печати Благословенного. А тут еще и сигилы – неровной линией крупных точек они стекали вниз, в темноту лестницы.

Лампа в руке ашшарита зашипела и вылила масло.

– Шшайтан… Г-гадина…

Свет погас. Отделяющая их от ужаса завеса замерцала тихим струящимся светом, отсекающим печали…

* * *

– Стрелок? Стрелок?!..

– Аай!

– Прости.

Амаргин тряхнул за больное плечо.

Гадины уже не было – уползла, оставив склизкие разводы и глубокие, как пропиленные, борозды в каменных плитах.

Хорошо, что они складывали тела на лестнице, не в привратном зале, – дракон все б порвал-потрепал, от подлой злости.

– Пойдем, Стрелок.

Под ребрами свода трепались тени, плескало пламя – принесли факелы. На плече у Сенаха в голос рыдала Амина. Сенах смотрел в одну точку, отсутствующе похлопывая ее по спине, глаза глядели бессмысленно, ничего не выражая. Голова покачивалась, как у куклы.

Обернувшись напоследок, нерегиль прищурился в попрозрачневшее, истончившееся в простом свете огня охранное покрывало.

За ним толпились. Вполне человеческие фигуры – только у двоих из шеи торчали птичьи головы. А может, ящериные морды.

Тарег не стал присматриваться. Пошатываясь и мотая, как пьяный, головой, он принялся спускаться вниз. Топ – ступенька. Топ – ступенька. Топ. Топ.

* * *

– …Это ваш?

– Наш, наш, не ваш же… – вполголоса забурчал Амаргин. – Иди пиши, чего велено, и не умничай тут, нашелся умник…

Тарег с трудом приоткрыл один глаз. В него ударил солнечный свет, и глаз пришлось закрыть.

А почему солнце, а? Почему солнце?..

Щурясь и слезясь, закрываясь ладонями, он сумел выглянуть в щелку между пальцами – не так слепило.