Сторож брату своему

– Ты истинный сын своего отца, – ледяным голосом ответил Садун ибн Айяш. – Иногда я диву даюсь, как такая достойная и разумная женщина, как моя сестра, решилась выйти замуж за глупца, посрамляющего ишака глупостью.

Бехзад поперхнулся жалобами и непонимающе вытаращился.

– Это первая жизнь, отнятая тобой, о дитя? – мягко поинтересовался господин у Фархада.

– Да, хозяин, – прошептал юноша.

– Холодный расчет, безупречное исполнение, – одобрительно кивнул Садун. – Из тебя выйдет толк, мой мальчик.

Фархад поежился:

– А вы, господин, что же… Все… видели?

Сабеец лишь задумчиво похлопал его по плечу:

– Считай, сынок, что ты прошел важнейшее испытание в своей жизни.

И потом так же задумчиво добавил:

– И не страшись, мой мальчик. Я не отрежу тебе язык.

И снова похлопал по плечу. И еще добавил:

– Завтра начнешь учиться врачеванию по-настоящему. Кликни приказчика, оттащите тело Нагиза на ледник. С утра сделаем вскрытие – по всем правилам. Почитай «Хавайнат», главу шестую – пригодится, когда будешь резать легкие.

С этими словами господин Садун кивнул каким-то своим мыслям и пошел из комнаты прочь.

Бехзад сидел с разинутым ртом и жалко дрожал.

Фархад фыркнул, поддернул штаны, ухватил труп за ноги и поволок к ледяному погребу. Помощь приказчика ему была совсем не нужна.

* * *

Поместье ибн Тулуна Хумаравайха, окрестности Харата, несколько (но точно неизвестно, сколько) дней спустя

– …Вот.

Хумаравайх с гордостью показал на песчаный круг, по которому гарцевала длинноногая белоснежная кобылка.

– На следующих скачках – клянусь Всевышним! – она придет первой. Я называю ее аш-Шабака, «сеть», ибо эта красавица всегда получала желаемое!..

Тарег одобрительно кивнул, смачивая губы в вине. Державший повод невольник натянул ремень, и лошадь рванулась, с негодованием вскидывая стройные ноги.

Джарир, как ни странно, прекрасно держался – его даже не пошатывало. Да что там, у него даже язык не заплетался. Они продолжали пробовать ширави – на Тарегов вкус, вино было сладковатым, словно его недодержали, а ибн Тулун, заедавший багровую густую влагу гранатом вперемежку с виноградом, жаловался на кислинку.

– А ну принесите таз с водой! – широким жестом обмахнув круг для выездки, леваду, ограду сада и лимонную рощу за оградой, заорал старый полководец.

И погладил округлое брюхо, туго обтянутое тонким хлопком. Хумаравайх все еще носил воинский длинный чуб на обритой голове и длинные же усы. В ухе блестела крупная золотая серьга, живот торчал, кривоватые короткие ноги – степняцкая кровь, степняцкая, и никакие ашшаритские матери, бабушки и прабабушки тут не помогли – крепко упирались в траву.

Таз установили перед бьющей стройной ножкой кобылкой.

– Пей, милая!

Ибн Тулун походил на юношу, простирающего руки к занавеске, за которой поет любимая.

Лошадка сморгнула огромным черным глазом, раздула широкие ноздри и опустила точеную голову к воде.

– Гордость моя… Счастье…

Хумаравайх смахнул рукавом слезу умиления: кобылица пригнула гибкую шею к тазу, не расставляя и не сгибая ноги, – идеальная стать для ашшаритской породы.

Тарег снова одобрительно покивал.

Смеркалось. С заросшего тростником узенького и мелкого Джама тянуло сыростью. Урча, заливались лягушки. Вечерний ветер трепал темную листву в саду у них за спиной. Таз унесли. Слуги утаскивали упирающуюся кобылу с левады.

Старый воин кашлянул и сделал большой глоток из пиалы.

– Джарир, – Тарег перевернул свою чашку и выплеснул остатки вина в траву.

И перешел на джунгарский:

– Давай, не тяни коня за яйца, спрашивай, что хотел.

Хумаравайх не ответил. Но свое вино вылил тоже. И со вздохом сел в траву – по-степняцки, на корточки. Пожав плечами, Тарег опустился рядом, подвернув ноги на ашшаритский манер.

Сопя и дергая травку, как мальчишка, обдумывающий покражу лошади, ибн Тулун хмурился и мялся.

– Мне надоело ходить вокруг табуна, Джарир, – предостерег Тарег. – И надоело слушать, как ты мучаешься в своей голове. Она у тебя и так туго соображает, а хмель не добавляет остроты мысли, поверь мне.

– Я не знаю, как спросить, о повелитель, – шумно выдохнул, наконец, отставной полководец.

– Спроси меня, потом я спрошу тебя, и мы будем квиты, – пожал плечами Тарег.

– Да, – обрадовался Хумаравайх.

И снова замолчал.

Зазудели первые комары – в низине, в которой стояла усадьба, было сыро. На соседнем холме в темнеющем небе колыхались платаны. На крыши домишек выходили люди, встряхивали одеяла. В крохотном окошке альминара зажегся одинокий огонек.

Наконец, ибн Тулун грузно осел задом в траву.

– Я за дочку думаю, сейид.

Тарег молчал.

– Что делать мне? Вазир, подлюка, велел породниться с халифом. Думаю, чтобы джунгарские тумены, ежели что, на поддержку аль-Мамуну из степи не двинули. В заложницы хочет взять мою Юмагас – иной причины не вижу.

– Никуда вы из степи не пойдете, – лениво отмахнулся Тарег.