Сторож брату своему

Нагруженные корзинами женщины быстро пробегали мимо ворот сада, кожаные башмаки оставляли широкие следы в пыли дороги. Голые каменистые холмы, подступавшие с обеих сторон, скалились серо-желтыми ноздреватыми обрывами, распадались унылыми темными осыпями. Порывы не по-весеннему холодного, секущего ветра трепали редкие кустики акаций и лохмы жухлой травы.

Широкие крепкие ворота – двустворчатые, с красивой медной оковкой – надежно запирали вход в разбитый у дороги сад. Таких оазисов прохлады, ароматов и тени на Большом Хорасанском Пути насчитывалось десятки: закладывая петлю вокруг руин так и не отжившего Самлагана, торговый тракт резко забирал на северо-запад, к Мейнху и заливным землям вдоль полноводного Кштута. Хозяева садов сидели на циновках и молитвенных ковриках у ворот, зазывая путников, купцов и караванщиков отдохнуть и переночевать под звон арыка и шелест листвы. Ну и, конечно, опрокинуть пару чашек местного прозрачного фруктового вина – сады на торговой дороге держали все больше парсы-огнепоклонники, и на них запреты шариата не распространялись.

У самых ворот на циновке сидел сухонький смуглый человечек в войлочной шапке и потрепанном халате с кое-где вылезшей ватой – по виду невольник-тюрок. На дорогу он вовсе и не смотрел: сидел, смежив веки, и жевал то ли гашиш, то ли кат. Во всяком случае, ветер и пыль его не беспокоили – он даже полы халата не отряхивал. Рядом на циновке не стояло ничего – ни чашки с супом, ни кувшина с водой: близилась середина поста Рамазза, и жителям аш-Шарийа любого вероисповедания строго запрещалось принимать воду и пищу на открытом месте до захода солнца.

Пробежала еще стайка женщин – торопились с поля домой, пережидать полдень в тени навесов. Желтые платья развевались под порывами ветра, парусили широченные шальвары, бурые длинные шали рвались из пальцев. Женщины не смотрели в сторону ограды и сидевшего в тени воротных столбов человечка – местные жители прекрасно знали хозяев сада под холмом Паирика и не тратили время на пустые разговоры. Феллахи каждую весну посылали им саженцы и семена, а обе госпожи, державшие за беленой оградой черешню, яблоки и хурму, благосклонно принимали подношения.

Из желтого марева донесся легкий звон колокольцев, а потом, взблескивая чеканными налобниками, на дороге показались первые мулы небольшого каравана. Седоки кутались в дорожные накидки, бурые полы подбрасывал ветер. В такую погоду путешествовать не хотелось никому, даже если в путь звали прибыль и ожидание барыша.

Морщась и закрывая лицо краем тюрбана, передний всадник повернулся и замахал рукой остальным – сюда, мол. И, остановив мула прямо перед человечком, полез с седла вниз.

Видно услышав звяканье и топот копыт, старый невольник приоткрыл один глаз. У края циновки утопали в рыхлом песке кожаные туфли – добротные, тисненые. Чулки цветного шелка, такие же – в мелкий набивной цветок – шальвары могли принадлежать – и принадлежали ашшаритскому моднику явно купеческого сословия. Знать брезговала одеждой с рисунком, зато торговцы рядились в пестрые ткани с удовольствием.

Подняв взгляд выше, старик уважительно оглядел ухоженную – даже под пылью видно, что ухоженную, – подвитую, крашенную хной бороду, мясистые щеки и большой полосатый тюрбан.

– Эй, сколько просите за отдых? – осведомился путешественник, то и дело подмахивая остальным – давайте спешивайтесь, приехали, мол.

Старый невольник сплюнул тягучую бурую слюну и просипел:

– С пешего дирхам, с верхового, считая фураж, два дирхам, господин. Ночь стоять будете?..

Поминая иблиса, наславшего на правоверных такую погоду в такое время года – а еще говорят, Хорасан славится мягким климатом, – подходили другие купцы из каравана. Туфли зарывались в песок, ашшариты с проклятиями останавливались, нелепо задирая ноги и вытряхивая из задников комки земли.

– Эй, эй, куда два дирхам, за два дирхам я куплю две овцы! Твоим хозяевам лучше сразу заняться грабежом на дороге! – недовольно морщась под секущими порывами ветра, вступил в разговор товарищ купца.

И тут же сплюнул набившуюся в рот пыль. Закрываясь краем куфии, он для верности погрозил смуглому старику пальцем.

– Вас четверо, все верхами, с прислугой, да еще два вьючных мула в поводу, – прохрипел привратник. – За ночной постой еще по дирхему с человека.

И вдруг показал в улыбке яркие белые зубы:

– А не пожалеете, почтеннейшие, у нас хороший постой, ночной в особенности…

И, словно подтверждая его слова, из-за ворот донесся женский смех – грудной, приглашающий, обещающий вкус вина на губах и прикосновения тонких пальчиков к усталым подошвам – ну и не только к ним.

Купцы переглянулись. Из-за их спин донесся сухой раздраженный голос:

– Что ты такое говоришь, о незаконнорожденный! Сейчас пост, Рамазза, что ты предлагаешь верующим ашшаритам?!..

Старик снова взблеснул прекрасными, хорошо сохранившимися зубами:

– Так и быть, почтеннейшие, – только из сильного уважения к вам сбавлю цену! Полдирхам за ночной постой – и вовсе ничего с постящихся!..

И хрипло расхохотался – вместе со всеми. Купцы хлопали своего товарища по плечам: