Сторож брату своему

Никаких карматов, конечно, никто не видел. Зато пожаром в сухой траве бежала весть: идут гвардейцы, везут катибов. Точнее, уже привезли. Пришли большой силой в главное кочевье – его разбили у оазисов Лива, как всегда в это время года. До того, как нагрянуть к мутайр, сборщики податей уже прошлись через пальмовые рощи Лива – и собрали там многое. Не только финики. И вроде как «погостили» у кальб – целый караван с данью отправили на юг. Теперь вот стервятники двинули на север, за корабельной податью.

– Откуда катиб? – хмуро поинтересовался Салман у мальчишки. – Из Бадра?

Тот показал белые целые зубы:

– Из Хайбара, о шейх!

Оставалось лишь сплюнуть. Сборщики налогов приходили поочередно: сначала из Медины. Потом из Бадра. А два года назад в Хайбаре открыли таможню – вроде как для торговли с племенами таглиб, а на самом деле с карматами, об этом каждая собака в кочевьях знала. Сборщики полезли и оттуда. Ну и раз в год наведывались карматы – это за данью. Остальные два или три раза в год они приходили за заложниками и проводниками. Ну и за фуражом для идущих на север отрядов.

– Много взяли уже?

Парнишка поник нечесаной головой:

– Палатки обыскивают, о шейх. Говорят, на строительство флота по динару с шатра нужно собрать…

– По динару?!..

– По динару, о шейх! Еще говорят, что в этом году динар стоит не двадцать дирхам, а тридцать…

– Так…

– Сказали, что им плевать, что из Бадра уже приходили. Либо скотиной возьмут, сказали, либо людьми. За девственницу они согласны дать пять динаров. За молодую девушку три. За юношу – тоже три, – бойко тараторил паренек.

– Ну и?..

– Старых невольников они не берут! Молодых набрали, но пока мало. Жребий будем кидать, о шейх…

– Так…

А ведь он еще не платил карматам…

И вдруг:

– Это вранье.

Зачем-то он обернулся на этот хриплый, но все равно нечеловеческий голос.

Сумеречник смотрел в землю и вертел в руках хворостину.

– Я тебя спрашивал, что ль? – мрачно поинтересовался Салман.

На самийа хмуро поглядывали. Сумеречник, не обращая внимания на злые шепотки и ропот, упрямо повторил:

– Я говорю, что это вранье. Нет такого курса, чтобы динар стоил тридцать.

– А ты почем знаешь?

Вот зря он ввязался в этот спор. Но теперь-то что делать? Пришлось развернуться и подойти поближе.

Самийа по-прежнему глядел в землю:

– Корабельную подать уже собирали – зимой. И ее размер – не динар с шатра. А серебряный дирхем с очага. И еще. Ты ашшарит?

Вот это совсем хорошо – сумеречник спрашивает Салмана ибн Самира о его родстве!

– Да ты кто такой?..

– Вы – верующие ашшариты? Или язычники?

– Да как ты…

– Если вы – верующие, то никто не может забрать и продать ваших людей – ни в счет подати, ни в счет долга. Это против закона.

Разбитая морда злобно скривилась. Салману почему-то полезла в голову мысль: надо же, как у него силы есть на ногах держаться, человека так отмутузь – он неделю не встанет…

– А тебе почем знать? – встрял в разговор сын Мустафы, Аяз.

Ну хоть кто-то умный нашелся…

– И последнее, – мрачно процедил самийа. – В Хайбаре всего сто пятьдесят гвардейских копий. И каждое из них должно находиться на своем месте – граница. А вы говорите, что в кочевье пришло пятьдесят всадников в полном вооружении. Треть хайбарского гарнизона в трех фарсахах от Хайбара? Собирают подать? Такого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

– Так, – строго сказал Салман ибн Самир. – Ты нам голову не морочь. Хочешь чего сказать – говори враз, четко и по существу. Ну?..

Самийа сплюнул темной от крови слюной и пробурчал:

– Да пожалуйста. Я хочу сказать, что те, кто сейчас разоряет ваше кочевье, такие же халифские гвардейцы и катибы, как я – ятрибский имам.

Салман ибн Самир сурово кивнул:

– Едем. Посмотрим, сколько в твоих словах правды, о бедствие из бедствий.

* * *

Расползавшиеся среди каменистых холмов шатры быстро погружались на дно ночи – пустыня уходила во тьму, словно и не горело только что красным небо на западе. За спиной над изломанным горизонтом еще тлело розовато-желтое, но тени всадников уже растекались чернилами.

В становище орали, голосили и жгли факелы. И костры. Над кострами вились высокие, остро пахнущие мясом дымы. Ревели от смертного ужаса верблюды.

– Эти незаконнорожденные режут наш скот… – тихо пробормотал Аяз, сжимая в кулаке плеть.

Шейх мрачно харкнул, как рыкнул, и ткнул верблюда палкой. Тот, вихляясь, зашагал вниз по склону.

Навстречу выбежала целая толпа стонущих женщин. Паруся покрывалами, они семенили, переваливаясь, словно потешные нелетучие черно-белые птицы, которых Тарегово племя часто видело во льдах крайнего юга. Правда, среди топочущих фигур не мелькало белое – на них шла стая совершенно черных пингвинов.

– О шейх! О шейх! Они выкинули всех из твоего шатра, оооо!..

Тарег скользнул вниз с крупа Аязовой лошади. Тот, конечно, ничего не заметил.

Говорите, исправить содеянное, госпожа? Да запросто…