Сторожевые записки

- Этим русским нельзя ничего доверять! Все проворонят гои-раздолбаи! такими словами встретили меня старики в девять утра в начале следующего дежурства. Но мощный Алекс Сендерецкий, сутки назад вернувшийся из отпуска, заступился за меня:

- Вы дудаки обрезанные! Тора вам дорога? Так надо было в сейф каждый раз прятать, раз русскому нельзя ее трогать! У вас под кипами мозги или что?

- Так эти воры такие хитрые, их не разглядишь, - смущенно бормотали старые иудеи. - Но как же нам без Торы-то молиться?

- А вот так! - раздался снизу веселый голос. По лестнице поднимался Хони с новым свитком Торы. По поручению ребе он съездил за ней в Курган.

Когда я сдавал в библиотеку "Иерусалим в веках", Дина Штерн сказала:

- За десять лет вторую Тору украли - наша община должна задуматься, что-то мы не так делаем... живем! Кстати, знакомый экстрасенс сказал, что Тору найдут скоро.

Мы все не так живем. Не ходите ни к обаятелям, ни к колдунам, сказано в Библии. А ты, Диночка, почему вместе с массой русских, татар, немцев, евреев экстрасенсов навещаешь?.. Подумаю ночью, в тишине, о двух чеченских войнах за десять лет: знак чего они?

- Здорово, разгильдяй! - ткнул меня в бок Ицик тяжелым солдатским кулаком.

Оказывается, уже вечер и Ицик пришел на встречу субботы.

- Я понял, Ицик Бернгардович, - покорно ответил я.

- А, понял! Хорошо, хоть поздно, но понял...

- А почему вас утром не было?

- Немецкий осколок опять спорит со мной. А хорошо бы посидел Баграт в тюрьме, чтобы щеки немного со спины опали! - мечтательно добавил Ицик, закуривая вечный "Беломор".

Чудотворная Почаевская икона Божьей Матери приехала в Пермь!

Я бодро прихромал к хвосту колонны, которая тянулась от самых трамвайных путей и до монастыря. Это часа на два-три. Все стояли, стараясь построить разговоры так, чтобы не обиделась Почаевская Божья Матерь. Тут как само собой разумеющееся стояла Хая - я узнал ее по широкозахватному запаху дезодоранта. Губы ее были приглушенно накрашены, но я все-таки безжалостно сказал, что нельзя прикладываться к иконе напомаженными губами.

Хая послушно, как большая девочка, стерла помаду носовым платком.

- Миша, только ты никому не говори, что я здесь была.

- Смотрите: молодой какой без очереди прошел!

- Ой, да пропустите его, он думает, что по блату ему Богородица поможет.

- Я инвалид первой группы и то стою уже второй час.

- Вас-то как раз и пропустят, идите без очереди.

- Я уже могу стоять. Третий раз тут - и помогает: шею еще ломит, а позвоночник уже гнется!

- А вы исповедовались, причащались? - спросила его одна женщина.

- А у меня грехов почти и нет, чего мне исповедываться? - удивился бодрый инвалид.

- Так нельзя говорить! - вскрикнул я и спохватился: какой я инструктор по религии? Молчи, Миша.

- Хотел сначала пирамидами Голода лечиться, - это прозвучало апокалиптически. - Но если прочел внутри этой пирамиды молитву, то она уже не лечит. Значит, это действие не от светлых сил.

- А счастья можно у иконы попросить?

- Я хочу, чтобы папка бросил пить.

- Во второй раз - поблагодарить: с родителями помирилась.

Оказывается, сзади меня уже столько же народу, сколько впереди. Передо мной люди уже молчали, приближаясь к святыне, а за мной редко пробегали реплики:

- Сын мой на своей "Оке" врезался в джип широкий...

- Невестка изменяет сыну с каждым первым...

- Но это лучше, чем обмануть каждого первого...

- А нынче молодежь первого мужа зовет "черновичок".

- И ведь никак она не уйдет от него, он гонит-гонит...

- Так ведь легче семь женщин завоевать, чем от одной отвязаться!

- В защите населения сказали, что за вставление зубов денег не дают... - Видимо, в соцзащите.

- Ох, сторонушка наша! Я второй раз приехал, а в третий не смогу сюда, хвосты меня держат.

- Какие хвосты?

- Корова, овцы, поросенок...

- Подруга погибла в автокатастрофе, и я не могу жить: каждую минуту в воздухе словно мгновенные фотографии вспыхивают - ее разные выражения лица.

Мимо очереди пошел фотограф, озаряя нас вспышками. Хая вдруг закричала: "Валера, Валера!" И что же: это оказалась конопатая лихая физиономия Валеры Сушко из моей бывшей газеты. Хая мимоходом сказала мне, что Валера - друг Ленчика, и вся ринулась в беседу:

- Ты знаешь, что Ленчик в Израиль уехал?

- Знаю. Дядя Лозик умер, и он уехал...

- С Лизкой, с уголовной стрижкой!

Эта история пролилась в таком виде, в каком обычно и сваливаются на слушателей все истории: выхватываются сочные куски из середины, с конца, с боков - я только успевал их в уме расставлять согласно времени. Отец Ленчика, дядя Лозик, оказывается, был профессором-историком, и с пятого класса ребята собирали коллекцию старинных монет, горшков и прочее.

Это еще я в редакции слышал от Валеры, что у легионеров варикозное расширение вен из-за невыносимой поклажи, что средний новгородец, поступивший в ватагу, вел себя, как нынешний бандит. А в учебниках через полтысячи лет писали: "Новгородская республика расширяла свои границы".