Сторожка

Светлана Замлелова Сторожка

Единственный в городе троллейбусный парк разделён на два участка. И на каждом есть свои ворота, своя будка со сторожем и свои псы-приблуды – разномастные, разновеликие, каждый со своей особенной судьбой. На первом участке – ближайшем к шоссе – ночуют троллейбусы, покорно свесившие рога и готовые хоть с рассветом нестись, подпрыгивая, куда угодно. На дальнем от шоссе участке хранится автомобильный хлам, и водителям городского автопарка позволено приходить сюда по запчасти. Но охотников до хлама, среди которого обосновались два пса, не так уж и много. Вот почему фонари над этим кладбищем созданий рук человеческих зажигаются нечасто.

Осенними ночами под окном дальней сторожки разлита чернильная тьма. Правда, там, где, словно кони в стойле, дремлют троллейбусы, всегда горит фонарь. Но свет его похож на свет далёкой звезды, лучи которой не доходят до земли, растворяясь в ночном сумраке. Внутри сторожка освещена лампой, что держится на торчащем с потолка проводе. А потому из темноты видно, что рядом с окном в сторожке стоит стол, а за столом в разные дни появляются то пожилая дама в бурой меховой жилетке, вооружённая против дальнозоркости очками с толстыми стёклами; то старик с обвисшими седыми усами, то и дело отхлёбывающий из чашки, которая, кто знает, чем наполнена; то всматривающаяся в темноту молодая темноволосая красавица. И нет никаких сомнений, что последнее впечатление отзовётся у стороннего наблюдателя неподдельным удивлением. Потому что, и в самом деле, молодая сторожиха напоминает цветок, выросший, по прихоти природы, на мусорной куче.

«Все! Все… – с наслаждением думает Инга – а именно так зовут таинственную красавицу. – Все несчастные. И все ненавидят друг друга».

Инга не видела насилия, человеческое зверство никогда не распахивало перед ней своей зловонной пасти. Мера людского несовершенства, преподнесённого Инге судьбой, была столь мизерна, что отравиться ею до бессонницы, до кровавых видений и удушающих ночных кошмаров, было попросту невозможно. Своей каплей Инга отравилась лишь до тоски, до неприятия людей и презрения к жизни.

Дед Инги, как ей рассказывали, был священником, за что и претерпел перед самой войной, сгинув на бескрайних русских просторах. И эта незавидная судьба стала первой из обозримых Ингой. Бабушка Инги – вдова священника – Ингу невзлюбила, как невзлюбила невестку – Ингину мать. А потому Инга ещё пуще жалела незнаемого деда – отчего-то казалось ей, что будь он живой, и бабушка была бы добрее. А теперь и мать, и бабушка, и мачеха матери – все ненавидят друг друга.

«Ненависть… – думает Инга. – Разве не она движет миром?» Ненависть лишь дремлет в сердцах. Но сон её чуток, и как легко пробудить её! Поддерживать хорошие отношения – значит уметь усыплять ненависть. Но попробуй не угодить, не оказать внимания… Ненависть… Кто, как не она, расставит всё по местам? Кто, как не она, вытравит глупый розовый цвет и окрасит всё в подлинные тона? Только ненависть называет всё своими именами…

У Инги есть профессия. Инга – учитель. Но в школе платят столько же, сколько и в сторожке. Инга сделала выбор. Здесь почти никто не беспокоит её. Днём она читает и кормит собак, ночами смотрит в окно и думает. Вид койки, безразлично занимающей треть сторожки, вызывает у Инги бессонницу, как страшное заклятие – злого духа. Осенними ночами бессонница приходит не одна, но приводит с собою «семь злейших духов». И тогда странные мысли ползут в голову Инги.