Страда и праздник. Повесть о Вадиме Подбельском

По рядам плеснули аплодисменты, и Булак тоже, стоя, хлопал в ладоши, горделиво поглядывал сверху на своего соседа по президиуму, как будто тот уже нарком, будто все уже решено, а Подбельский склонил голову, сердито заерзал, прикусил губу. Надо же — так подвести; не посоветоваться, не поговорить!.. Есть же в конце концов МК, если надо, пусть оттуда рекомендуют; Бонч и там, в комиссии по выработке декрета, еще подумают, будто он сам себя продвигает, пользуется авторитетом окружной конференции…

Решительно встал, категорически возразил против предложения Булака С мест что-то кричали — что именно, он не различил, но понял, что своим возражением только подливает масла в огонь, потому что его слова принимают словно бы и в поддержку предложения Булака, как свидетельство исключительной скромности будущего наркома, качества весьма желательного, и шум прекратился лишь после того, как постановили отправить немедленно депутацию в Кремль, во ВЦИК и СНК.

На другой день он сам был в Кремле, и Бонч-Бруевич, хитро посматривая, спросил:

— Слушайте, а что это за человек у вас — Булак? Умница и какой настойчивый!

— Да, толковый, — хмурясь, отозвался Подбельский. — Я думаю, он будет на месте, если его назначить комиссаром Московского почтамта. Во всяком случае, рекомендую.

— Так, так… Правильно, кадры для нас — все.

А через несколько дней, 11 апреля, словно бы этот же разговор — о кадрах. Может, лишь не было хитринки в голосе управделами Совнаркома, только всегдашняя мягкость:

— Вы когда-нибудь были министром, голубчик? Не случалось… Ну так вот, будете, поздравляю. — И уже вполне серьезно: — Стояло две кандидатуры — Авилова и ваша, Вадим Николаевич. Совнарком утвердил вас. Так что без промедления принимайте дела… Впрочем, что же вам принимать у Прошьяна? Просто садитесь за его стол. И учтите: теперь декрет о почте и телеграфе полностью на вас!

Глава пятая

1

Идти было недалеко — через Большую Дмитровку и дальше по Столешникову, до конца. Даже очень приятно прогуляться: тепло, и можно поразмышлять, что сулит, чем может обернуться скорая встреча в маленькой гостинице «Марсель».

Некогда шикарные магазины в Столешниковом переулке почти сплошь закрыты; витрины — со спущенными металлическими шторами, иные глухо заколочены досками. Особенно прочно забиты широкие двери и стекла в винном магазине Леве. Подбельский подумал, что это, наверное, старались еще в прошлом году, когда возникла угроза погромов питейных заведений и водочных складов.

Со ступенек подъезда, увидев прохожего, быстро поднялась нищенка; рядом с ней обнаружились двое замурзанных ребятишек. Женщина что-то быстро говорила, что-то, наверное, одинаковое в таких случаях: нечего есть, некуда деться. А ему нечего было дать ей, даже совестно, что нечего, и он только развел руками, заспешил дальше.

Вспомнились почтовики-беженцы — там, в помещении комиссариата. Они спешно снялись с мест, спасаясь от немцев. Ревцекапотель призвал местные комитеты отчислять по одному проценту из месячного содержания служащих им на помощь, и правильно, другим путем денег не больно достанешь. Скорее всего, в «Марселе» об этом пойдет разговор. Но основное, конечно, не это. Прежде всего нужно свести на нет все неурядицы в отношениях Ревцекапотеля с коллегией комиссариата: хватит пикироваться, выяснять, кто лучше понимает насущные задачи. Это он прямо скажет, подчеркнет, что именно за тем и явился. И еще скажет, чтобы закончили меряться силами с московскими потельорганизациями — кто главнее…

Толкнул гостиничную дверь, остановился в тесном вестибюльчике. Судя по всему, «Марсель», как, впрочем, и остальные московские гостиницы, был реквизирован под общежитие. На крутой лестнице мелькнула фигура в нижней рубахе, со спущенными подтяжками, с чайником в руках; за поворотом узкого коридора кто-то невидимый напевал. В вестибюле давно не убирали; в кадке с раскидистой пальмой было полно окурков, на столе портье отважно возвышался венский стул, как бы утверждая необычным своим видом, что с «нумерами» покончено, а зеркало напротив еле отражало и пальму, и венский стул — так было залеплено воззваниями, приказами, объявлениями.

Незнакомый человек в кожанке неслышно появился из-за плюшевой портьеры, пригласил за собой.

Портьера отгораживала вход в ресторанчик при бывшей гостинице, теперь тоже закрытый; изгибчатый коридор привел к распахнутой двери в кабинет ресторана — с овальными зеркалами, со стенами, обитыми выгоревшим, кое-где прорванным штофом. В окно был виден угол Петровки, залитые тенью дома, а ближе, под окном, — извозчичья пролетка; лошадь мотала головой и била копытом, вроде недовольная тем, что стоит, что седока нету и, наверное, долго еще не будет.

Заметив Подбельского, люди в кабинете задвигались — их было человек десять, а знакомый только один, Кароль Янович Кадлубовский, председатель Ревцекапотеля, тот, что приходил накануне, договаривался о встрече. Подбельский поздоровался с ним за руку, остальным поклонился, снял пальто, шляпу, положил на стул.