Страда и праздник. Повесть о Вадиме Подбельском

Пошел к вечеру, надеясь, что так будут меньше мешать. Подбельский улыбнулся через стол, пригласил садиться. Перед ним лежали какие-то листы плотного ватмана с яркими цветными прямоугольниками, один лист он держал наклонно, рассматривая. Вдруг быстро протянул Николаеву:

— Нравится?

На листах были изображены марки. Глазу, с детства привыкшему к зеленым, синим, красным овальчикам с царским гербом и короной, было странно обнаружить на месте герба плуг и борону, на другой марке — наковальню и молот, а еще колосья и охвативший их серп, заводские трубы и колеса машин. Рисунок двух марок был отличен и по манере и по содержанию: солнце, льющее лучи на земной шар, в овале, подпертом снизу двумя скрещенными почтовыми рожками, и аллегорическое изображение человека, похоже, с кузнечными щипцами в одной руке и ватерпасом в другой; и опять почтовые рожки — у его ног, и электрические молнии. Прежде название государства, по английской традиции, не обозначалось, просто стояло: «Почтовая марка» — и стоимость ее, а теперь красовалось гордо: «Республика Россия».

— Это поиски Луначарского, — объяснил Подбельский. — Проводит конкурсы, какому быть новому флагу страны, деньгам, маркам. Вот прислал лучшие проекты… Альтмана и Чехонина…

Николаев знал, что единственный член правительства, нарком просвещения Луначарский, имеет свое местопребывание не в Москве, а в Петрограде. Но почему центру просвещения не быть в новой столице, он давно хотел спросить, а теперь еще можно было прибавить, отчего же Наркомат почт и телеграфов не занимается сам проектами марок, это ведь его дело. Однако спрашивать не хотелось: пришел со своими заботами о телеграфе и телефоне, а тут марки, так вообще можно просидеть у наркома и не решить ничего.

— Занятно, — неопределенно заметил Николаев, возвращая листы ватмана, и из вежливости, чтобы не быть слишком кратким, добавил: — Слово «Россия» уже написано по новой орфографии… — И осекся, вспомнив, что нарком подписывается с ятем, по-старому: «Подбельский».

— А вообще у нас есть куда лучше образцы. — Нарком выдвинул ящик стола, порылся в нем и достал большой конверт из плотной бумаги, вытянул оттуда листы белого картона с яркими цветными прямоугольниками. — Вот, полюбуйтесь…

Оттиски синего и коричневого цвета сильно отличались от прежних проектов, которые видел Николаев. Глаз тотчас же схватил и смысл изображения, и все его детали: в чуть сплющенном кругу рука, мощно обхватившая рукоять меча, разрубала неподатливую, гадко сопротивляющуюся цепь. Но — разрубила! И это не только благодаря своей решимости и силе, ей помогал благодатно лившийся сверху солнечный свет; лучи, колеблясь, растекались в стороны, обтекали руку с мечом, словно бы одобряя ее, вызывая на подвиг и неся в своем потоке, а солнце, еще только выглянувшее из кругового окоема, обещало великие надежды и великое будущее там, за разрубленной цепью…

Николаев перевел взгляд на Подбельского, чувствуя, что растроган увиденным.

— Какой сильный образ, Вадим Николаевич, — сказал он негромко. — Рука с мечом, разрубающая цепь… Чья это работа?

— А-а, что я говорил! — довольно отозвался Подбельский. — Мастерски, правда? Есть такой художник в Экспедиции заготовления государственных бумаг. Его фамилия Зарриньш, Рихард Зарриньш… Да вон приглядитесь, под кругом стоят инициалы: Р. и З. Мы с вами привыкли смотреть на русские почтовые марки и не знали, что многие рисунки для них выполнял тоже он, Зарриньш… В марте, кажется, семнадцатого года министерство почт Временного правительства объявило конкурс на новые марки, и, конечно, победил он, вот с этой маркой. А гравировал рисунок, между прочим, академик Ксидиас… Вот и скажите, стоит ли нам отказываться от такой прелести? Символика вполне советская, надо только обозначить номиналы в соответствии с новыми таксами, утвердить цвет каждой серии. Ну, да это детали. Бумага, краска, печатание — вот где трудности! — Подбельский, говоря, укладывал картонки обратно в конверт, и они не лезли, он в сердцах надорвал бумагу. — За что ни возьмись, проблемы… Все время хочется изобрести что-нибудь совершенно иное, чтобы обойти их, как-то ударить поверху, что ли… — Он вдруг рассмеялся. — Хорош нарком, не правда ли? Дайте ему почту, но не эту, а другую, уж он тогда развернется! — И тут же нахмурился. — Нет, нет, мы будем двигать вперед эту самую, бедненькую, заскорузлую российскую почту…

Николаев слушал, молчал, тер ладони, сложенные между колеи. И внезапно собравшись с мыслями, будто бы возвращаясь в ту минуту, когда он вошел в кабинет, присел на стул возле стола наркома, твердо сказал:

— Нет, Вадим Николаевич, есть вещи, которые надо менять в корне.

Подбельский откинулся в кресле и, сложив руки на груди, с интересом посмотрел на Николаева.

— Телеграфную связь на радиотелеграфную?