Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

Горячая, кирпичного цвета пыль билась в окна автобуса, идущего в аэропорт. «За-пом-ни. За-пом-ни», — без устали твердила она мне. Сквозь пыль можно было увидеть невысокие беленые дома, голых пузатых ребятишек, лениво бредущих осликов, лежащих в тени собак. И до самого горизонта — вечная зелень джунглей.

В сумке, в постели из моих рубашек, спала обезьяна. Она была спокойна, ибо не представляла никакой художественной ценности, которая не позволила бы ей уехать из страны.

Над дорогой — неизменные революционные плакаты. Среди них чаще всего такой: огромный босоногий африканец прикладом «Калашникова» выталкивает за край континента маленького толстого колонизатора с перекошенным от злобы лицом.

Надеюсь, я не принес зла на эту землю. И расстаемся мы по-доброму…

«Запомнизапомнизапомни», — прощаясь, прокричал город за стеклом иллюминатора. «Запомни», — и навсегда исчез далеко внизу. Вокруг было уже только небо.

Другая, привычная мне от рождения, жизнь ждала меня теперь.

И теперь я все реже, даже и во сне, вижу себя «под небом Африки моей»…

Только безмолвная, как всегда, обезьяна не сводит с меня своих огромных и равнодушных глаз.

Петербургские фактазии

Золоченой иглы долго-детская нить,

что сегодня ты сможешь на радость мне сшить?

Сквозь булыжную улицу, сквозь проходной

двор, по лужам по грязным, как прежде, — домой.

Будет колокол бить, ангел станет ли петь?

Дождь сечет или памяти узкая плеть?

А вода, там, где Заячий остров, темна,

не увидеть, хоть мелко, песчаного дна.

Утрамбована тверже гранита земля

стороны Петроградской — отчизна моя.

Знак вопроса

Вместо предисловия

Никак не сосредоточиться.

Шум времени мешает? Или просто в ушах шумит? Малярия, не добившая в Африке, теперь медленно жрет меня, ударяет в голову? Но рифмуются ли «малярия» и «мороз»?

Зимний, но не оснеженный город за окнами — в своей ночной наготе — почти не грязен: он почти не виден.

Ау, Петербург! Куда ты канул? Отзовись.

Наверное, самое тяжкое время года — от Великой Октябрьской до декабристского восстания. Надо ли было будить в такую темень? Какой и кому от бессонницы прок? И какой сейчас час? С бесстрастной точностью мне тотчас ответили куранты Петропавловки. В холодном разреженном воздухе поплыл колокольный гул, едва ли не осязаемый руками; не успел замереть первый удар — послышался второй, затем — третий.

В детстве я любил слушать по ночам бой часов с Заячьего острова — в полной тишине и темноте, лежа в постели. Без сна: потому что пришло вдохновение.

Слово «вдохновение» я не отдам и сейчас. Ни за какие коврижки!

Постой, о чем ты? Не путай, пожалуйста, Божий дар с яичницей…

Есть ли чего пожрать в холодильнике?

Никак не сосредоточиться. Но в конце концов, надо заставить себя работать. Мужик я или не мужик? Должен я деньги в дом приносить?

Ну-ка, взялись за работу — еще одна попытка добыть денег на прокорм семьи.

«Внезапно драконесса выбросила вперед конусообразную мутную струю — та тотчас же окутала противника. Черный дракон замер и начал стремительно падать».

Господи, какую задницу надо иметь, чтобы навалять горы такого?! Или — как говаривала Фаина Раневская: «Немыслимо, чтобы в человеке было столько г….!»

Мало нам было сто лет назад своих драгонесс? Теперь настал черед американским драконессам? А если мой заокеанский сородич, строча подобное, считал к тому же, что его посетила муза? Стучал по клавиатуре компьютера, хлопал себя по ляжкам и без тени иронии кричал (по-английски): «Ай да молодец!»?

И чем ему черный дракон не угодил? Это ведь чай есть такой. Очень даже хороший. Китайский.

Но раздражение — плохой помощник. Взялся за гуж — не говори, что не муж…

Хотя… если все время делать одну только халтуру — любой от отчаянья на стену полезет. Или я и не достоин ничего иного? Не заслужил «сеять разумное, доброе, вечное»?

Выхожу на лестницу покурить.

Меня встречают знакомые — до боли зубовной, до рези в глазах, до нервного тика — граффити. Облупленные стены покрыты надписями едва ли не сплошь от пола до потолка. Центральное место занимает нарисованный — с явной любовью и тщанием — мужской половой орган. Сверху вдоль него идет надпись: «Товарищ, помни: ты держишь в своих руках свое будущее!» Вопрос философский (и конечно, праздный): что было сначала — нарисовано или написано? Первое слово зачеркнуто; над ним — другим почерком — начертано: «Гражданин». Но и это слово тоже зачеркнуто и заменено на «господин». Кого-то (фанатичного западника?) «господин» все-таки не устроил тоже — надписано «gentlman». Венчает всю эту словесную пирамиду затейливо выведенное славянской вязью «сударь».

Я — сын этих стен. Я ненавижу их и себя.

Но куда я денусь отсюда? Кому я нужен — хоть сударь, хоть товарищ?

Лет …надцать тому назад встречался я с … ну, неважно, как ее звали. Был у нее муж… впрочем, тоже неважно. Был и был. Служил где-то. Как говорится, шишка на ровном месте… Однажды, в такую же ночь, как сегодня, я сказал ей: