Я лежала на кушетке перед плазменным экраном над камином и пыталась делать вид, что смотрю фильм.
Устав притворяться, я осторожно покосилась на спавшего на соседнем диване Эвана. Что ж, я изо всех сил старалась не падать духом. Мне вовсе не хотелось снова стать той потерявшейся в большом мире девочкой, которая барахталась в воде и ждала, когда прибой отнесет ее в открытое море. Нет, я должна была двигаться дальше, чтобы измениться в лучшую сторону. Но я не знала как.
Эван беспокойно заворочался, и я поспешно отвернулась.
– Эй, – сказал он охрипшим со сна голосом. – Все еще бодрствуешь?
– Да, – ответила я. – А вот ты заснул.
– Угу, – подтвердил он. – Похоже, тебя больше не тянет в сон от фильмов, да?
– Тянет, – улыбнулась я. – Правда, я и фильм-то не слишком внимательно смотрела.
– А в чем дело?
Я повернулась, чтобы видеть его глаза, и он внезапно выключил телевизор.
– Это были самые тяжелые две с половиной недели… в моей жизни. Что уже о многом говорит, если вспомнить мою жизнь.
– Наверное, я очень подавлена… и испугана, – продолжила Эмма.
– Испугана?
Эмма потупилась и принялась нервно теребить руки. Мне очень хотелось подвинуться и предложить ей сесть рядом. На своей кушетке она была слишком далеко от меня. Но мысленно Эмма, казалось, была еще дальше, и я очень хотел узнать, как вернуть ее обратно.
– На моей кровати лежит письмо, – сказала она дрожащим голосом. – Я стопроцентно уверена, что письмо от бабушки, но мне страшно его открыть.
Она опустила веки, чтобы скрыть внезапно нахлынувшие эмоции, и я слегка изменил положение, чтобы оказаться прямо напротив нее. Когда она открыла глаза, в них блеснула нечаянная слеза. Я с трудом подавил желание взять ее за руку.
– От твоей бабушки? – А я и не знал, что у нее, кроме Джорджа и ребятишек, есть родственники.
– Это мать моего папы, – едва слышно произнесла Эмма. – Она отреклась от него после моего рождения, так как они с Рейчел никогда не были женаты. – (Я постарался сохранять невозмутимый вид, хотя впервые слышал об этом.) – Эван, я не могу прочесть письмо, ведь она наверняка обвиняет меня в том, что я испортила жизнь ее сыновьям. И я не могу больше слышать от очередного члена семьи, что лучше бы мне не появляться на свет или что я недостойна любви. Просто не могу…
Я сделал глубокий вдох, чтобы вернуть себе хотя бы внешнюю невозмутимость. Эмму долгие годы терзали тяжелые комплексы, укорененные в ней женщиной, которую я глубоко презирал. Так вот они, ее страшные тайны, и она наконец открыла их мне. Что ж, я не имел права позволить кому бы то ни было ее обидеть.
– Я прочту за тебя это письмо, – сказал я. – Если оно не слишком приятное, можешь его даже не открывать. Но если я решу, что все нормально, придется тебе его прочесть.
– Идет, – облегченно вздохнула она.
Я поднялся с дивана, а она продолжала сидеть, ломая пальцы. Когда я направился в хозяйскую спальню, она молча последовала за мной.