Страх

Была одна из сред. Уже давно не было прошлой строгости, бывали и пропуски в играх, не говоря про то, что игроки изрядно обеднели по ходу лет — за исключением тех, кто подался в коммерцию. Но как раз их чаще всего не было видно. Я пришла позже обычного, на меня почти не обратили внимания. Не удивительно: шла игра; и это была не простая игра, я поняла это сразу. За столом, словно бы во главе его, сидел огромный старик с женским птичьим лицом и грудой денег у локтя. Кто-то шепнул мне, что это тот самый. Я с любопытством его оглядела: говорили, у него были Сомов, Врубель… Я не взяла карт, только следила за игрой. И было за чем: старик выигрывал. К четырем утра как будто наступил перелом — груда уменьшилась. Но не надолго. Фортуна брала свое. Хозяин был очень бледен. Был рассвет, когда он сказал, что готов рассчитаться. Он проиграл всё. Мало того, и все остальные сидели с пустыми карманами. Я вывернула сумочку. Денег, однако же, не хватало. Хозяин предложил вещи, книги. Старик ответил, что его не интересует рухлядь. Даже палочка-выручалочка (технический термин) была бессильна: старик был импотент. Да он и не глядел на меня. Он сказал, что готов ждать до вечера. Он назначил время: шесть. Сумасшедший день начался. Я не знаю, что именно делал и где был мой бедный любовник. К пяти он добыл почти всю сумму. В квартире не осталось вещей. Лишь та тахта, на которой мы спали (и на которой знакомились), словно подбитый крейсер, стояла, покосясь, в углу. Мне было жаль беднягу. Я знала, что могу взять денег у Н***, но внезапная мысль остановила меня. Я сказала, что есть способ заработать деньги. «Тебе не дадут столько, — сказал он. — Ночь нынче стоит двести…» — «Но я зато стою дороже», — ответила я. Он, кажется, не понял. Я, однако, взялась за дело. На кухне валялись свечи — канделябры он продал. Я зажгла одну из них, заглянула в сумочку и облегченно вздохнула. Мешочек с травой моей бабки — всегдашний мой талисман — был тут. Не могу сказать, верила ли я в его силу. Однако сделала все, как всегда. Я загадала, что встречу мужа. Потом кликнула С***: он был последний, кто еще не сбежал. Мы вышли на улицу. Я объяснила ему его роль. «Ты в самом деле продашься?» — спросил он. «Мне не впервой, — ответила я. — Не забудь только отнести деньги: я это проверю». Я, впрочем, лгала: я знала, что он не скрадет. Мы прошли метров триста. Вечерело. Впереди в пустом проулке замаячила тень. Но это был не Р***! Это был К***, чорт побери! И при нем — деньги.

Я прожила с ним две недели. Мне нечего о них сказать. В день, когда мы расстались, я была готова на всё. Я нажала кнопку у двери Ч***. Он сам открыл дверь. Никогда не забуду его искаженное лицо. «Я уже еду!» — хрипло каркнул он. «Куда?» — спросила я оторопело. Он уставился на меня. Потом ответил. Так я узнала, что час назад моя мать умерла. Коллекция фарфора — ее страсть — все, что мне от нее досталось. Кроме квартиры, конечно. Но еще с неделю я прожила у Н***. Прощай, подружка! Надеюсь, ты, как тогда, кричишь под очередным мужчиной. Во всяком случае, желаю тебе этого — от всей души. Ты знаешь, я всегда тебя одобряла. Прощай!

VIII

Мое возвращение к мужу вряд ли заслуживает описания. Как и наш довольно поспешный отъезд в США. Как и жизнь там. Все это уже кончилось. И слава Богу. Повторный брак, повторный развод. Выставка моей графики, никем не замеченной. Какие-то статьи, мои и чужие деньги. Ничего этого теперь больше нет. Все в этом мире, как сказал Пруст, неудержимо движется к развязке. Все движется к концу. Что ж, так и должно быть. Я любила (Ч***). Меня любили — все, кто хотел, как и Н***. Мне ничего не жаль. Может быть, разве что час-другой у свечей, когда карта шла, да еще в детстве, ночью: я помню лодку, фонарь и теплую, как молоко, воду. Я скользила меж лилий. Я плыла. Меня не волнуют муки и радости человечества. Я одна — и всегда была одна — посреди мира. И это тоже так должно быть. А души усопших пусть покоятся в мире. Да, мне еще жаль тех, кто этого не понимает. Мне жаль К***, его напрасную любовь и его веру, как у моей безумной бабки, в наследственность зла. Как будто нет ничего важней в жизни человека, чем забота о тех, кого нет, кого никогда не будет, об их мертвых обидах, давно ушедших прочь. Словно нечего предпринять, кроме мести, и можно лишь бояться и ждать, и думать, понуря голову и потеряв ум, об их глупом, давно забытом, пустом и в сущности никому не нужном, в старину случившемся деле.