Страх и его слуга

Очень быстро Радецки появился снова, стремительный и отважный. Шмизлин тут же встал, отвесил герцогине глубокий поклон и сделал Радецкому учтивый знак рукой, предлагая отправиться на мельницу. Радецки стоял в некотором смущении, он не знал, куда идти, то есть он знал, что идти нужно на мельницу, но не знал к ней дорогу. Радецки получил воспитание в Вене, поэтому и он сделал не менее учтивый знак Шмизлину, чтобы тот шел впереди. Барон Шмизлин тоже был сыном венской культуры, так что он повторил свой жест, означавший, что он уступает Радецкому честь идти первым. Тут уж Радецки отступил от правил хорошего тона, из чего можно было понять, что он не столь спокоен, как старался выглядеть, и крикнул:

— Не знаю, где это!

— Ах, извините, — процедил сквозь зубы Шмизлин и слегка поклонился Радецкому. После чего направился вперед, довольно нерешительно.

Мельница находилась неподалеку. Шагах, может быть, в двухстах от стола, за которым мы обедали. Радецки сбросил редингот и остался в одной белой рубашке. Подвернул рукава и, не обернувшись, чтобы посмотреть на нас, вошел внутрь. Я заметил, что крестьяне, которые были рядом с нами, наблюдали за происходящим не шелохнувшись. Мы стояли, переговариваясь, на том же месте. Я молчал. И искал взглядом место, где спрятаться этой ночью, чтобы посмотреть, что будет происходить на мельнице. У меня не было никакой уверенности в сербах и в том парне из Пожареваца, а, кроме того, я вовсе не был уверен в том, что вампиры действительно не существуют.

Шагах в пятидесяти от мельницы был большой полузасохший дуб с двумя огромными нижними ветками, расходившимися в разные стороны и покрытыми густой листвой. Я решил ночью забраться на одну из них и под прикрытием кроны наблюдать за развитием событий. Для этого мне сначала следовало вместе со всеми вернуться в избу, которая была выделена нам для ночлега, а потом незаметно выбраться из нее. И нужно было сделать это до полуночи, потому что, как объяснил мне Новак, именно полночь, самое глухое время ночи, считается у крестьян излюбленным временем появления вампиров.

Пока я все это обдумывал, разговоры вокруг постепенно смолкли и воцарилась тишина, такая тихая, какая бывает в аду.

И тут мы услышали храп. Видимо, усталость Радецкого победила страх. Или же он притворялся, подумал вдруг я, и затеял игру, чтобы обмануть крестьян, а, может, и нас, и показать, что никакой опасности нет.

Кто-то произнес:

— Радецки заснул!

Глава четвертая Венские договоренности

1.

И больше никогда не проснулся.

Но вам, разумеется, это известно. Будь это не так, не было бы и этого вашего запоздавшего расследования.

Не знаю, почему он так сразу заснул. Между прочим, это мог быть и не его храп, может быть, храпел кто-то другой, где-нибудь за мельницей, кто-то, кто хотел, чтобы слышался храп. Не забывайте и о том, что Вука Исаковича нигде поблизости не было.

Я никого не обвиняю, я просто рассказываю, как было дело.

Возможно, загадочный компонент китайского рецепта стал для Радецкого ядом. Ядом достаточно сильным, чтобы усыпить его вскоре после обеда, и достаточно слабым, чтобы не убить его сразу на месте, за столом. Как бы то ни было, храп был воспринят нами как непредусмотренный знак покинуть то место. Мы направились к хижине. У меня начиналась тошнота при одной только мысли о том, какая вонь и нищета ждут меня там. Поэтому я не спешила. Шла, то и дело оглядываясь назад. И заметила, что крестьяне начали расходиться.

Я думала о том, каким храбрым оказался Радецки. И о том, что его храп наверняка понравился бы моему мужу. Александр презирал всякую сдержанность. Он стремился и требовал, а если этого не было, то ловко устраивал так, чтобы все в его жизни было до крайности волнующим, прекрасным, храбрым, сильным или даже бессмысленным. Для него не существовало промежуточных состояний ни в месте, ни во времени, он всегда находился в одной из крайних точек: в восхищении или в глубочайшем отчаянии. Мой муж любил говорить, что искусство придумано для трусов. В то время я им восхищалась, и поэтому мне ни на миг не пришла в голову мысль, что Радецки — глупец.

Мы уже почти дошли до хижины, когда ко мне обратился граф Шметау. Я была рада поговорить с кем угодно, потому что это оттягивало момент, когда я переступлю порог хижины.

— Попробуйте представить себе, — сказал граф Шметау, — непобежденную армию, во главе которой, сидя в седле, движется Доксат, как она поднимается по Сербии, задевая своим хвостом Австрию. И чем ближе ее голова к Белграду, тем больше турецкой земли остается за хвостом. За армией следует целый Дунай беженцев и целая Сава турецких шпионов. И все это уже на один день пути приблизилось к Белграду. А в это время голова предательского заговора находится в городе и ждет, когда до нее дотянется рука.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила я.