Страх и его слуга

– Разумеется, это было бы бессмысленно. Неужели хоть кто-нибудь может поверить в плохие предсказания, угрозы, резкие изменения, призывы, вдохновение? Ведь именно это рассказывает и проповедует Беззубый. А я тебе говорю, что герой может только надеяться на какой-нибудь совсем незначительный успех, глупое просветление, жалкое обогащение. Я тебе так скажу, даже этого ему много.

– Но…

– Хороший рассказчик перед важным событием замедляет темп, а потом изумляет одуревшего от философских рассуждений читателя неожиданностью. Изумление следует за скукой. А дальше неожиданность за неожиданностью. Это блестящий иронический поворот. Уверяю тебя, ирония не от сего мира. Вот такой я рассказчик.

8

Мы следовали за Радецким, отстав от него на несколько шагов. Он держался прямо и выглядел храбрецом. Вскоре мы уже стояли перед водяной мельницей. Здесь было мрачно в любое время дня и в любое время года. Колесо оказалось черным, огромным и прогнившим. Сама постройка выглядела, как лачуга со стенами из камыша, обмазанного глиной.

Клаус Радецки сбросил пелерину и камзол, оставшись в одной только белой рубашке. Он закатал рукава, словно его ждала какая-то работа. И сказал, что увидимся завтра.

Потом вошел в дверь и закрыл ее за собой. Мы стояли и молча смотрели. Больше ничего не происходило, но чувствовала я себя неприятно. Прошло некоторое время, мы стояли по-прежнему молча, потом, наконец, заговорили. Тут-то я и заметила крестьян, которые вместе с нами наблюдали за тем, как Радецки заходил на мельницу. Что ж, в конце концов, именно для них и было все это исполнено. Так я тогда думала.

Несмотря на то что мы были заняты разговором, никто не сводил глаз с мельницы. Простояли мы долго, беседа начала угасать. И наконец, совсем прекратилась. Воцарилась тишина, но ненадолго. Вскоре послышался храп. Из мельницы. Храпел Радецки, который крепко заснул, по-видимому, утомленный бессонной ночью, проведенной на маскараде.

9

Когда мы добрались до Дедейского Села, уже смеркалось. Барон Шмидлин распорядился накрыть столы прямо под открытым небом, нам подали отвратительную китайскую еду, потом мы читали отвратительные пророчества, запрятанные в отвратительных пирожных. Ничто меня не разуверит в том, что граф Шметау не сам лично написал эти пророчества (этот парень знает китайский) и не подсунул каждому из нас именно то, которое посчитал подходящим или, как ему представлялось, описывающим нашу судьбу самым лучшим способом. Я с нетерпением ждал официального окончания этого обеда. А закончился он совершенно неофициально тем, что граф Шметау пролил вино себе на панталоны и был вынужден удалиться. Сразу за ним встал и Радецки, сославшись на то, что ему нужно подготовиться к ночи на мельнице. Мне показалось, что все чувствуют себя довольно неприятно, вероятно, из-за китайских пирожных. И все стали по одному вставать из-за стола и уходить, остались только герцогиня и барон Шмизлин [6], они болтали и смеялись, она кокетливо, а он, как курица.

Очень быстро Радецки появился снова, стремительный и отважный. Шмизлин тут же встал, отвесил герцогине глубокий поклон и сделал Радецкому учтивый знак рукой, предлагая отправиться на мельницу. Радецки стоял в некотором смущении, он не знал, куда идти, то есть он знал, что идти нужно на мельницу, но не знал к ней дорогу. Радецки получил воспитание в Вене, поэтому и он сделал не менее учтивый знак Шмизлину, чтобы тот шел впереди. Барон Шмизлин тоже был сыном венской культуры, так что он повторил свой жест, означавший, что он уступает Радецкому честь идти первым. Тут уж Радецки отступил от правил хорошего тона, из чего можно было понять, что он не столь спокоен, как старался выглядеть, и крикнул:

– Не знаю, где это!

– Ах, извините, – процедил сквозь зубы Шмизлин и слегка поклонился Радецкому. После чего направился вперед, довольно нерешительно.

Мельница находилась неподалеку. Шагах, может быть, в двухстах от стола, за которым мы обедали. Радецки сбросил редингот и остался в одной белой рубашке. Подвернул рукава и, не обернувшись, чтобы посмотреть на нас, вошел внутрь. Я заметил, что крестьяне, которые были рядом с нами, наблюдали за происходящим не шелохнувшись. Мы стояли, переговариваясь, на том же месте. Я молчал. И искал взглядом место, где спрятаться этой ночью, чтобы посмотреть, что будет происходить на мельнице. У меня не было никакой уверенности в сербах и в том парне из Пожареваца, а кроме того, я вовсе не был уверен в том, что вампиры действительно не существуют.

Шагах в пятидесяти от мельницы был большой полузасохший дуб с двумя огромными нижними ветками, расходившимися в разные стороны и покрытыми густой листвой. Я решил ночью забраться на одну из них и под прикрытием кроны наблюдать за развитием событий. Для этого мне сначала следовало вместе со всеми вернуться в избу, которая была выделена нам для ночлега, а потом незаметно выбраться из нее. И нужно было сделать это до полуночи, потому что, как объяснил мне Новак, именно полночь, самое глухое время ночи, считается у крестьян излюбленным временем появления вампиров.