Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

На другой день, 4 июля, в четверг, Черчилль рассказал палате общин о событиях в Мерс-эль-Кебире, преподнося случившееся как своего рода военно-морской триллер, последовательно повествуя о ходе битвы – в откровенных выражениях, не стесняясь подробностей. Он заметил, что это «удручающие действия», но добавил, что их необходимость не подлежит сомнению: «Я с уверенностью предоставляю парламенту судить о наших действиях. Пусть о них судит наш народ. Пусть о них судят Соединенные Штаты. Пусть о них судят весь мир и история»[350].

Палата общин разразилась криками одобрения, прямо-таки взорвавшись бурным энтузиазмом, охватившим и лейбористов, и либералов, и консерваторов. В этом заключался удивительный трюк Черчилля (он демонстрировал его прежде – и еще продемонстрирует в будущем): умение сообщить печальные новости и при этом ободрить и обнадежить слушателей. Те, кто слушал эту речь, «укрепились духом», как записал Гарольд Никольсон в своем дневнике за тот день[351]. Несмотря на безотрадные обстоятельства и еще более безотрадные перспективы (ведь теперь Франция могла объявить войну Британии), Никольсон ощущал нечто вроде эйфории. «Если мы сможем и дальше продолжать в том же духе, – писал он, – мы и в самом деле победим в войне. Что за схватка! Какой шанс для нас! Наши действия против французского флота оказали колоссальное воздействие на весь мир. Я чувствую колоссальную непреклонность».

Аплодисменты продолжались несколько минут. Черчилль плакал. Джон Колвилл услышал, как среди общего шума он проговорил: «Как это все печально»[352].

Общественность тоже аплодировала. Социологическое исследование управления внутренней разведки от 4 июля показало, что новость об атаке «была воспринята во всех регионах с удовлетворением и облегчением. ‹…› Есть ощущение, что эти волевые действия дают желанные доказательства силы и решительности правительства»[353]. Гэллаповский опрос за июль 1940 года показал, что 88 % респондентов-британцев поддерживают своего премьер-министра.

Однако в самом Адмиралтействе многие осуждали эти действия. Старшие офицеры, участвовавшие в атаке, называли ее «актом откровенного предательства»[354]. Французские морские офицеры направили Сомервиллу весьма резкое письмо, в котором (по словам «Мопса» Исмея) обвиняли вице-адмирала в том, что он «покрыл позором всех моряков». Сомервилл старался делать вид, что он не обращает внимания на эту отповедь, но Исмей отмечал: «Уверен, это очень сильно его задело»[355].

Вскоре этот эпизод вызвал некоторое напряжение во время одного делового ланча на Даунинг-стрит. Клементину известили, что один из ожидаемых гостей, генерал Шарль де Голль (живший тогда в Англии), пребывает в еще более беспокойном настроении, чем обычно, так что ей надо бы проследить, чтобы все присутствующие вели себя идеально. Среди приглашенных была и Памела Черчилль.

На том конце стола, где сидела Клементина, беседа свернула на опасную территорию. Жена премьера выразила де Голлю надежду, что теперь французский флот объединится с Британией в ее борьбе против Германии. «На это, – вспоминала Памела, – генерал сухо ответил, что, как он полагает, истинное удовлетворение французский флот получит, если повернет свои орудия "против вас!"»[356] (то есть против британского флота).

Клементина с симпатией относилась к де Голлю, но она остро осознавала, как глубоко ее муж скорбит о том, что Британии пришлось потопить французские корабли. Поэтому она тут же обрушилась на генерала – и на своем идеальном французском устроила ему настоящую выволочку «за то, что он позволил себе произнести слова и выразить чувства, которые не подобают ни союзнику, ни гостю нашей страны» (как описывает это Памела).

Черчилль, сидевший на дальнем конце стола, попытался разрядить напряжение. Наклонившись вперед, он извиняющимся тоном сказал (по-французски):

– Вы должны простить мою жену, генерал: она говорит по-французски слишком хорошо.

Клементина воззрилась на мужа[357].

– Нет, Уинстон, – резко бросила она.

Затем она снова повернулась к де Голлю и, опять перейдя на французский, заметила:

– Причина не в этом. Есть определенные вещи, которые мужчине может сказать только женщина, а не мужчина. И я говорю их вам, генерал де Голль.

На другой день де Голль в знак извинения прислал ей большую корзину цветов.

Глава 20 Берлин