Страх и отвращение предвыборной гонки – 72

Во Фламинго-парке, официальном кемпинге для «неделегатов» и других потенциальных «протестующих», происходил такой наркотический загул, что его стали называть «аллея Квалюйда».

Квалюйд является мягким снотворным, но, потребляемый в больших количествах вместе с вином, травой и адреналином, оказывает такой же эффект, как и «Секонал» («Красные»). Присутствие «Квалюйда» настолько чувствовалось во Фламинго-парке, что караван «Последнего патруля» ветеранов войны во Вьетнаме, приехавших сюда автоколоннами со всех частей страны, отказался даже разбивать лагерь рядом с другими демонстрантами. У них, как они объяснили, в Майами было серьезное дело, и последнее, что им было нужно, — это союз с толпой обкуренных уличных психов и вопящих хипуш.

Ветераны Вьетнама устроили свой лагерь в дальнем конце парка, поставили по периметру охрану и организовали контрольно-пропускные пункты, так что туда не мог попасть никто посторонний. «Ветераны войны во Вьетнаме против войны» со сдержанной и зловещей гордостью относились к своей миссии в Майами. Они редко намекали на насилие, но само их присутствие было угрожающим — на том уровне, к которому уличные психи навроде иппи, зиппи и «Студентов за демократию» никогда даже не приближались, несмотря на все свои вопли и буйства[117].

Наиболее впечатляющим перформансом в Майами в течение трех дней съезда Великой старой партии был марш ветеранов Вьетнама у «Фонтенбло» во вторник днем. Большинство представителей прессы и телевидения либо находились в зале съезда, освещая тамошнюю схватку «либералов против консерваторов» из-за правил отбора делегатов в 1976-м, либо стояли под палящим полуденным солнцем в международном аэропорту Майами, ожидая посадки «борта номер один», на котором прибывал Никсон.

Мой собственный план на тот день заключался в том, чтобы отправиться в самый конец Ки-Бискейн и найти там пустынный пляж, где я смог бы поплавать в одиночестве в океане и какое-то время ни с кем не разговаривать. Мне было абсолютно плевать на битву за правила, которую мозговой трест Никсона уже решил в пользу консерваторов… И я не видел смысла в поездке в аэропорт, чтобы посмотреть, как 3000 хорошо обученных роботов из «Молодежи за Никсона» «приветствуют президента».

С учетом этих двух гнетущих вариантов я понял, что вторник отлично подходит для того, чтобы отойти от политики и для разнообразия провести время как нормальный человек — или, еще лучше, как животное. Просто отправиться купаться одному и голышом в океане…

Однако, когда я поехал с опущенной крышей в сторону Ки-Бискейн, щурясь на солнце, мне на глаза попались ветераны… Они двигались вверх по Коллинз-авеню в мертвой тишине. Их было 1200, одетых в камуфляж, шлемы, военные ботинки… Некоторые несли полноразмерные пластиковые M-16, было много символов мира, рядом с ветеранами шагали подруги, иные из них толкали тихоходные инвалидные коляски, кто-то из ветеранов шел на костылях… Никто не разговаривал. Все команды «остановиться», «начать движение», «быстро», «медленно», «влево», «вправо» исходили от «взводных командиров», шедших немного в стороне от основной колонны и подававших сигналы жестами.

Один взгляд на эту жуткую процессию убил мой план поплавать в тот день. Я оставил свой автомобиль на стоянке перед отелем «Кадиллак» и присоединился к маршу… Нет, «присоединился» — не то слово. Это была не та процессия, к которой можно просто подойти и «присоединиться» без уплаты вполне определенного сбора: у кого оторвана рука, у кого нога, у кого-то паралич, у кого-то изуродовано лицо… Глядя прямо перед собой, эти люди длинной молчаливой колонной шли между рядами входов в отели, полных поджавших губы пожилых людей, через самое сердце Майами-Бич.

Молчание марша было заразительным, почти угрожающим. Его наблюдали сотни зрителей, но никто не произнес ни слова. Я шел рядом с колонной десять кварталов, и единственные звуки, которые я помню, — это мягкий стук кожаных ботинок по горячему асфальту и иногда случайный грохот посуды в открытых фешенебельных ресторанах.