2) «Настроение нации» в 1972 году было настолько мстительным, жадным, фанатичным и слепо реакционным, что ни у одного кандидата в президенты, который даже слегка напоминал «типичным избирателям» о страхе и тревоге, которые они чувствовали во время постоянных «социальных потрясений» 1960-х годов, — даже у Теда Кеннеди — не было ни малейших шансов победить Никсона из-за «эффекта маятника», который начал действовать после неубедительной победы Никсона в 1968-м и стал необратимым к 1972-му. После десятилетия хаоса с «левым уклоном» молчаливое большинство спряталось в раковину, и единственным чувством, которое они питали к политике, было отвращение. Все, что им было нужно в Белом доме, — это человек, который оставит их в покое и сделает все необходимое для того, чтобы этот покой не нарушался, даже если для этого весь штат Невада будет превращен в концлагерь для хиппи, негров, плановых торчков, благодетелей человечества и вообще всех, кто может угрожать статус-кво. Теория маятника в эти дни очень популярна, особенно среди вашингтонских обозревателей и в академических кругах, где скорость преобразования достигла невиданных масштабов с вечера 7 ноября. До этого не было модно расхаживать повсюду, называя экс-генерального прокурора Джона Митчелла «пророком» из-за его оптимистичного прогноза, сделанного летом 1970 года: «Эта страна собирается качнуться так далеко вправо, что вы просто не узнаете ее».
В этом суть теории маятника. Эта тема также постоянно звучит, когда Макговерн анализирует, почему избиратели так массово отвергли его в прошлом ноябре. Сам проигрыш не удивил его, но он был по-настоящему потрясен масштабами поражения. По его убеждению, никакое фиаско с Иглтоном не может объяснить, почему американский народ заставил потерпеть самое сокрушительное в истории президентской политики поражение вежливого, мягко стелящего и, по сути, консервативного сына методистского священника с равнин Южной Дакоты.
В течение нескольких дней после чистки Национального комитета Демократической партии я бродил по Вашингтону, скупая весь дешевый герыч, который только мог найти… А в среду днем на часок заглянул в офис Макговерна в здании Старого сената, чтобы поговорить с ним. Он был, как всегда, гостеприимен, несмотря на то что я опоздал на час. Я пытался объясниться и сказал, что у меня были небольшие проблемы тем утром: одна девушка была арестована в моем номере в вашингтонском «Хилтоне». Он сочувственно, без улыбки кивнул и сказал, что Джон Холум уже сообщил ему об этом.
Я печально покачал головой: «В такие дни никогда не знаешь, чем все закончится».
Он обошел стол и сел в кресло, закинув ноги наверх. Я думал, что он спросит меня, за что арестовали девушку, но, взглянув на него, понял, что он уже думает о другом. Макговерн очень закрытый человек — кстати, это может быть одной из причин, почему даже друзья не называют его Джорджем, — и в его обществе начинает казаться, что ему становится не по себе, когда люди заговаривают на приватные темы.
На мгновение мне очень захотелось именно так и поступить и, сохраняя серьезное выражение лица, начать рассказывать о странных и тревожных событиях, связанных с арестом, — о порнографических фильмах, которые, как утверждается, были сняты на самолете «Зоопарк», об аресте Теда Ван Дайка за сутенерство, — но он и так был настолько сломлен, что я решил не донимать его, пусть даже в порядке дружеской шутки… Кроме того, мне надо было поддерживать свою профессиональную репутацию. В конце концов, я был редактором отдела национальной политики журнала
Он явно был обеспокоен этим, так что я настроил магнитофон и спросил его о заявлениях, которые он сделал вскоре после выборов, о расколе в Демократической партии. Он сказал группе журналистов, которые прилетели поговорить с ним в доме Генри Киммельмана на Виргинских островах, что не уверен, могут ли снова объединиться два крыла партии… Но меня больше заинтересовало даже не это, а его слова о том, что он не уверен,
— Что вы имели в виду? — спросил я. — Вы думаете о чем-то вроде создания четвертой партии?[129]