Страх и трепет. Токийская невеста

Эта болтовня, незатейливая, разумеется, но ничуть не скучнее той, что ведется на наших западных обедах, имеет неоспоримое преимущество: она позволяет гостям спокойно есть. Самое удивительное, что разговорщика слушают.

– В Брюсселе еще делают кустарное пиво, оно называется «гёз»… – сказала я.

И пошло-поехало. Друзья Ринри оживились. Методика спонтанного брожения с помощью «диких дрожжей» увлекла их необычайно, тем более после затянувшегося перерыва. Я пожалела, что не состою в профсоюзе разговорщиков: зарплату не платят, никакой информации о клиентах не предоставили, ну как, по-вашему, можно работать в таких условиях?

Однако я работала, мысленно посылая Ринри страшные проклятия. Он убрал миски из-под орхидейного супа, заменив их, к моему негодованию, на керамические чашечки с тяванмуси, и я, готовая продать отца и мать за этот японский жюльен из креветок, мидий, курицы и черных грибов на рыбном бульоне, который надо есть дымящимся, поняла, что не смогу проглотить ни капли, потому что должна объяснять, почему «Орваль» – единственное траппистское пиво, которое надо пить неохлажденным.

Это был бельгийский вариант Тайной вечери, где Христос из плоской страны поднимает чашу, наполненную не вином, а пивом, и говорит: «Пейте из нее все; ибо сие есть кровь моя, белое пиво Нового Завета, за многих изливаемое во оставление грехов. Сие творите в мое воспоминание, потому что, пока вы тут уплетаете морские гребешки, некоторые, между прочим, вкалывают, а что до тринадцатого, предающего меня, который прячется за плитой и даже не осмеливается подойти поцеловать меня, как Иуда, то лучше было бы этому человеку не родиться».

Наконец тот, кто дерзнул объявить себя самураем Иисусом, принес десерт – бланманже и чай, цвета которого я даже не заметила, потому что как раз подходила к заключительной части:

– Многие сорта пива, о которых я рассказала вам сегодня, продаются в «Кинокунии», а некоторые и в супермаркете «Адзабу».

В награду я получила не гром аплодисментов, а кое-что получше: я увидела, что они доедают десерт в состоянии глубокого душевного комфорта, убаюканные журчанием моего голоса. Они достигли полноты ощущений, которую дарит пища, вкушаемая в абсолютном покое. Я потрудилась не зря.

Потом Ринри предложил перейти пить кофе в гостиную и сам присоединился к нам. Стоило ему появиться, как гости мгновенно снова стали двадцатилетними ребятами, пришедшими на вечеринку к приятелю: они болтали самым непринужденным образом, сидели развалясь и вытянув ноги в разные стороны, курили, смеялись, слушали Фредди Меркьюри. Меня это ужасно разозлило, ведь мне-то пришлось иметь дело с одиннадцатью непрошибаемыми бонзами.

Я рухнула на диван, совершенно вымотанная, как будто сама выпила все то пиво, о котором рассказывала, и не произнесла больше ни слова до ухода оккупантов. Мне хотелось задушить Ринри собственными руками: выходит, если бы он был с нами с самого начала, мне не пришлось бы три часа терпеть эту пытку! Ну как его не убить?

Когда мои мучители удалились, я сделала глубокий вдох, чтобы не сорваться:

– Зачем ты оставил меня с ними одну на целых три часа?

– Чтобы вы познакомились.

– Ты должен был объяснить мне, как себя вести. Я из кожи вон лезла, но не могла выжать из них ни слова.

– Им было с тобой интересно. Я очень доволен, ты понравилась моим друзьям, и вечеринка удалась на славу.

Я обескураженно молчала.

Видимо, он все же что-то понял, потому что сказал:

– На выходные обещали тайфун. Сегодня пятница, родители возвращаются в понедельник. Давай закроем ставни и не будем открывать до понедельника. Запрем дверь и никого больше сюда не пустим.

Мне понравился такой план. Ринри нажал кнопку, опускающую ставни, и закрыл ворота за мка. Внешний мир перестал существовать.

* * *

Через три дня жизнь вновь вступила в свои права. Я открыла окно и не поверила своим глазам.

– Ринри, иди посмотри!

Сад был опустошен. У соседей дерево упало на крышу дома и снесло половину черепицы. В земле зияла огромная трещина.

– Как будто тут побывал Годзилла, – сказала я.

– Тайфун оказался сильнее, чем думали. И, видимо, произошло землетрясение.

Я поглядела на него, сдерживая смех. У него лишь промелькнула быстрая улыбка. Я была благодарна ему за то, что он обошелся без комментариев.

– Надо ликвидировать следы нашего пребывания в комнате родителей, – только и сказал он.

– Я тебе помогу.

– Пойди лучше оденься. Они через пятнадцать минут будут здесь.

Пока он чистил авгиевы конюшни, я надела свое самое легкое платье – стояла страшная духота.

Ринри в рекордные сроки привел родительскую спальню в ее изначальный вид, и мы вместе встретили его семью.

Кланяясь, мы произнесли традиционные приветствия, и вдруг дед с бабкой и мать, указывая на меня пальцем, завизжали от смеха. Умирая со стыда, я оглядела себя, не понимая, что у меня не так, но ничего не обнаружила.

Старики подошли ко мне и потрогали мои ноги, вопя:

– Сирои аси! Сирои аси!

– Да, у меня белые ноги, – пролепетала я.

Мать улыбнулась и насмешливо сказала: