Страх. История политической идеи

Говоря о верховенстве закона, я буду обращаться только к тем процедурам, которые ограничивают и регулируют осуществление полномочий правительства²⁹. По распространенному мнению, политический страх имеет своим источником деспотическую, непредсказуемую власть правительства, не подлежащую юридическим ограничениям. Когда правящие круги вольны делать все, что им угодно, рядовые граждане не имеют возможности предсказать, какое их действие навлечет или не навлечет на них правительственные санкции. Считается, что такая неизвестность и создает политический страх в наиболее чистой его форме. Неосведомленные индивиды несвободны и не могут быть свободными, поскольку они постоянно не уверены в неприкосновенности их жизни и свобод³⁰. Но когда действия правящих кругов, продолжают мои оппоненты, ограничены благодаря верховенству закона, граждане знают, в каких границах их действия законны. Они ясно видят знак «Прохода нет» и остаются в рамках. Внушая гражданам уверенность в последствиях их действий, верховенство закона существенно снижает уровень страха, связанного с непредсказуемыми последствиями действий властей. Как говорит Джон Ролз, «зная, за что именно закон наказывает и как именно они вправе или не вправе поступать, граждане могут строить свои планы в соответствии с требованиями закона. Тот, кто согласует свои поступки с объявленными правилами, может не опасаться посягательств на свои свободы»³¹. Поскольку верховенство закона предполагает угрозу наказания, оно не устраняет страх вовсе. Но когда страх наказания жестко привязан к конечному набору запретов, число его объектов ограничено, его эмоциональное воздействие менее остро, он не обладает парализующим эффектом. Более того, поддерживая верховенство закона, этот страх наказания сводит к минимуму сковывающий нас ужас, порожденный беззаконием или деспотическим характером власти³². Правление, ограниченное сводом правил, может стать причиной несправедливости, если оно налагает на всех одинаковые обязательства, как это было в случае расовой сегрегации «а-ля Джим Кроу», невзирая на то, причиняет человек вред каким-либо сообществам или отдельным гражданам, но оно не порождает общество, управляемое страхом.

Если воспринимать это рассуждение буквально, то оно имеет смысл. Как я намерен показать, система маккартизма была ограничена верховенством закона. В воспоминаниях о событиях того времени мы можем найти немного свидетельств общественного паралича, которых избегают теоретики верховенства закона. Да, в те годы возможности политического выбора были ограничены, но людям не приходилось сомневаться в том, где находятся границы дозволенного поведения. Проблема, однако, в том, что предсказуемость также достигается в обществах, где страх правит несомненно. По словам Энн Эпплбаум, во времена чисток в Советском Союзе было нелегко «с какой-либо долей уверенности предсказать», кто именно будет арестован сталинской властью, но «можно было указать, кто будет арестован вероятно». Едва ли это говорит о том, что сталинские репрессии были справедливы или обоснованны, но это значит, что они были в какой-то мере предсказуемы. Скажем, иностранцы в Советском Союзе относились к категории подозрительных лиц, и потому «многие советские граждане… выработали для себя правила поведения и полностью избегали всяческого соприкосновения с иностранцами». Рассказывать или слушать анекдоты о Сталине, не говоря уже о том, чтобы отрицательно о нем отзываться, — признаки подозрительного поведения. Хотя перечень подобных преступлений чрезвычайно далек от какого-либо представления о справедливости, он ограничен³³. Режим был деспотическим в том смысле, что человек мог понести наказание за поступок, который ни в коем случае не был бы сочтен преступным в рамках сколько-нибудь независимого понимания верховенства закона, но он не был деспотическим в наиболее важном смысле: он не был неупорядоченным.

Теоретики верховенства закона могут возразить: бывает, что репрессивные режимы подчиняются распорядку, но можно ли насаждать верховенство закона при помощи тиранического насилия и превращать своих граждан в ходячих мертвецов? Ведь верховенство закона предполагает не только регулирование, но и ограничение государственной власти. Как можно примирить его строгие требования со средневековыми пытками, применявшимися при власти Гитлера и Сталина? Этот вопрос возвращает нас к поучительному опыту маккартизма. В те годы максимум 200 человек подверглись заключению или интернированию за то, что может быть названо политическими преступлениями, как правило, не более чем на один или два года, а число обвинительных заключений и приговоров не превышало нескольких сотен³⁴. Проще говоря, количественно государственное насилие в эпоху Маккарти было ничтожным, число наказаний — минимальным. И тем не менее в стране царил гнетущий страх.