Страх. Как бросить вызов своим фобиям и победить

Киндт сказала мне: «Трудность во внедрении фундаментальной науки в клиническую практику состоит в том, что мы не можем непосредственно видеть, что происходит в мозге». Когда она работает с пациентом, у нее нет безошибочного способа узнать, какой из следующих процессов она наблюдает в каждый момент: «Вот это пассивный поиск, ничего не происходит, а это, возможно, реконсолидация, а это уже – ого! – это уже слишком долго, и в таком случае мы уже пролетели “окно”, в котором была возможность изменить само воспоминание о страхе». Нет, ей приходится продвигаться почти интуитивно, задавая пациенту вопросы, наблюдая его реакцию на процесс. Когда она попадает в яблочко, лекарство, по-видимому, делает свое дело. Но сама реактивация все еще представляет собой загадочный процесс.

Во время полета в Амстердам я пыталась представить себе, какой будет моя жизнь, как я буду себя чувствовать, если страх высоты исчезнет. Я не могла этого понять до конца. И не очень-то старалась, потому что существовала возможность того, что для меня лечение не даст результатов. Я не хотела нарисовать картину жизни без страха, полюбить эту картину, а потом смотреть, как она уходит в небытие.

Меня воодушевлял опыт ДПДГ. Перемена, причем разительная, в моих взаимоотношениях со страхом была возможна, даже более возможна, чем я могла бы поверить до того, как пришла в кабинет Свеньи тем летним днем. Но в то же время мои травматические воспоминания об автомобильных авариях всегда ощущались как насильственное проникновение, вторжение в мое сознание, что-то, что было «пришпилено» к моей жизни откуда-то извне. Хотя моя реакция страха, когда я испытывала ее, будучи за рулем, казалась мне мощной и неподдающейся контролю, она тем не менее ощущалась как чуждая. Я могла очень ясно вспомнить, как наслаждалась вождением до аварии. Эти плохие ощущения были инородными, паразитирующими, логично было ожидать, что со временем они исчезнут.

Но мой страх высоты – это нечто другое. Он был частью меня, врос в мою жизнь в тот день, когда, еще ребенком, я упала с эскалатора в аэропорту Пирсона в Торонто. А может быть, и раньше. Не то чтобы мне хотелось сохранить этот страх или я чувствовала к нему какую-то эмоциональную привязанность, просто я не могла себе представить, каким образом он может быть «отрезан» от остальных частей моей сущности.

Я воображала себя выздоровевшей, паника на высоте – просто воспоминания, а не предвестник того, что сейчас я запаникую. Я представляла, что воспоминания отступили куда-то в полное страха прошлое, не имеющее отношения к моей новой жизни, – примерно так, как мои хорошие воспоминания о вождении ничего не могли сделать с паникой после аварии, которая нанесла мне травму. Я думала, что все должно быть по-другому, пусть чуть-чуть, но это многое изменит. Мне не придется вызнавать все подробности о местности, в которую я собираюсь в поход (я всегда проверяла, насколько она мне подходит, какова вероятность того, что я снова свернусь клубочком в каком-то холодном месте и буду плакать, униженная и обездвиженная страхом). Я могла бы стать более смелой, лучшей версией самой себя.

Во вступительном интервью, которое проводила со мной коллега Киндт Мартье Крузе за пару дней до моего вылета в Амстердам, мне был задан вопрос, каких результатов я ожидаю. Я сказала, что сомневаюсь, что когда-нибудь стану человеком, которому нравится высота, – не могла представить себе, что буду, например, постоянно прыгать с парашютом или заниматься ледолазанием, – но надеюсь, что лечение заглушит голоса, раздающиеся в самых обычных ситуациях у меня в голове, которые вопят: «Ты погибнешь!» Больше всего меня беспокоили именно эти непомерные, иррациональные реакции. Я могла бы смириться с некоторой долей страха, с каким-то дискомфортом. Если, поднимаясь по открытому склону, я смогу вместо этого думать: «Если я здесь упаду, будет неприятно», «Я могу немного поцарапаться», одно это стоит того, чтобы пройти курс лечения.

Еще до этого интервью я отправила Крузе часть своих записей о страхе высоты. Мы беседовали с ней сорок пять минут и за это время обсудили некоторые из самых неприятных моментов в моей истории панического страха. Мы говорили об эскалаторе, куполе Дуомо во Флоренции. О спуске со «Стандартного», о том, почему я не практикую избегание – почему я продолжаю сознательно создавать ситуации, которые, как мне известно, запускают мой страх. Мы поговорили и о том, что я ощущаю в собственном теле, когда это происходит.

Обеим исследовательницам было необходимо хорошо понять, как работал мой страх: им нужно было активировать реакцию страха именно так, чтобы ее можно было изменить. От этого зависел успех. Крузе попросила меня оценить все случаи моего панического страха по шкале от 1 до 100. Она сказала, что в процессе лечения они попытаются довести все мои оценки до 80 или 90.