Страх полета

Наиболее дальновидные хозяева крупных авиакомпаний уже давно установили закулисные связи с сильными мира сего, добились льгот и закупили, добыли новые для России, экономичные зарубежные самолеты, вытолкали на пенсию стариков, переучили молодежь на английский язык и шли явно западным путем.

Те, у кого таких связей не было, тоже пытались бороться за существование, используя старые самолеты, но их давили насмерть либо непосильными налогами и поборами, либо ценами на топливо. Количество авиакомпаний, образовавшихся на обломках бывшего аэрофлота, неуклонно сокращалось.

Вот и родную компанию, не имеющую возможности заиметь по блату налоговые льготы и взять в лизинг «боинги», удавили ценами на керосин, который туполевские красавицы всегда пожирали с непомерным, даже не по нынешним скупым временам, аппетитом.

Заговорили о новой технике. Автоматика, компьютеры, джойстики эти, экраны дисплеев вместо стрелок, — никуда от прогресса не денешься. Тяги, качалки рычаги и пружины уступают место проводам и микросхемам. Самолеты становится легче и экономичнее. Мир обогнал нас и ушел далеко вперед. Видимо, навсегда.

Они говорили вполголоса, два старых летчика, отдавшие всю жизнь той авиации, которая их вынянчила, поставила на крыло и воспитала, — говорили с болью в сердце, иногда забываясь и повышая голос, потом оглядывались на спящих и снова переходили почти на шепот.

Капитан тихонько привел очередной пример:

— Да что сравнивать: возьми моего «Москвича», с его рессорами, и любую «Тойоту», с надутыми бамперами. Раздень и погляди: «Москвич» сварен чуть не из рельсов; «Тойота» — из проволочек и жести. Мотор «Москвича» вытачивали только что не на мельнице с водяным колесом, он грохочет; у «Тойоты» работает бесшумно и жрет вдвое меньше. Технологии другие, массовые технологии, миллионные тиражи. Мы, конечно, тоже можем, но — штучно, затратно, вручную, у Левши в каморке: Ту-160… Як-141…

— Ну. Еще супер-джет этот… Назвать по-человечески не могли.

— Ага. Супер-пупер. С «Боинга» содрали. Нам не впервой: вспомни, как после войны Туполев свой Ту-4 изобрел. Содрал один к одному с ихней летающей крепости.

— А теперь все Европе задницу лижем. Может, тугриков подкинет.

— Губу раскатал. Самим зарабатывать надо.

— Зачем? Нефти, газа полно, трубы открыты — налетай, подешевело!

— Перекрыть бы им крантик… у нас уже бензин дороже, чем во всем мире.

— Не знаю, как с бензином, а уж керосин-то точно дороже.

— Это ж надо: на нефти сидим, а бензин все дорожает.

— А с ним — вся жизнь дорожает, инфляция…

— Прямо как в Эмиратах… Ну, дураки…

К кому относилось это искреннее «дураки», выяснять не стали.

Дальше разговор повернули на роль государства, на полное непонимание проблем авиации на самом верху:

— Им там интересно только вооружение — боевые самолеты, штуками, на продажу. Да и то: авиапром работал семьдесят лет только на армию; так и не научились делать что-то приемлемое для мирной жизни, все — объедки от военных. Плачутся конструкторские бюро: нет денег, кадры разбегаются, государство не заботится… дай! Дай и дай. Дай — тогда, мол, мы, старики, передадим опыт молодым, и они что-то там придумают современное. — Капитан покачал головой, как о давно решенном: — Нет, нам уже никогда их не догнать!

— Ага, дай. «Боингу» вон никто ничего не давал — сами заработали, в жесточайшей конкуренции, и добились качества.

— Ну, насчет качества не знаю. Я на нем не летал и качества не оценивал. Пилоты вон, особенно молодые, которые летали, в общем, хвалят: говорят, заточен под летчика… Но — соковыжималка…

— А у нас все кабины — военные: шуму много, толку мало; терпи, долетишь — отдохнешь. Тоже соковыжималка.

— Позавчера форточка весь полет выла, закрывался детским матрасиком, потом голова как котел… И сейчас еще чуть, — Климов потер виски. — Или это на погоду… Стареем, Петя.

— Форточка — хрен с ней. Летали в свое время и на открытом По-2. Мы все вытерпим. Тут душа болит: такая огромная, самостоятельная, ни от кого не зависящая авиация, такой опыт за семьдесят лет, такие рекорды, кадры опытнейшие, — кому все это теперь нужно…

— Кому, кому. Им вон, — Климов кивнул в сторону спящего второго пилота.

— Оно им надо? Да они спят и видят этот… стеклянный кокпит. Инглиш зубрят.

Разговор становился все громче, переходя в привычный, чуть ворчливый стариковский спор. И главным в этом споре было понимание того, что, как ни прискорбно, как ни жалко, а никуда не денешься: жизнь нашей гражданской авиации, в общем, не удалась. Не претворилась, так сказать, в детях.

— Это как в иной семье: вроде все внешне как у других, а внутри семьи зреют и зреют противоречия, дети убегают от них, семья разваливается, и к старости становится ясно, что — нет, не удалась жизнь. Не удалась… а жить надо. — У терпеливого Петра Степаныча был немалый опыт в этой части, но, по молчаливому согласию, такие темы в экипаже не обсуждались.

— Жизнь не удалась потому, что мы всегда на задворках у военных. Лампасы командуют небом. Да и у них, что ли, так уж удалась? — Климов вспомнил лицо своего военного друга и крякнул.