Страх полета

Он сначала убедился, что упали обороты не первого, не третьего, а именно второго, среднего двигателя, что горит табло неисправности именно среднего двигателя, что именно в головке рычага останова среднего двигателя загорелась красная лампочка, потом потянул на себя этот рычаг, открыл красный колпачок пожарного крана, средний из трех на приборной доске, и перекрыл подачу топлива. Все. Теперь остатки керосина должны догореть, а больше там гореть нечему: одно железо.

Только табло все светилось алым смертельным светом. Сергеев почувствовал, как вниз по позвоночнику течет зудящая волна страха.

— Ну!

Он перещелкнул тумблер, выждал двадцать секунд, включил вторую очередь. Еще раз проверил, перекрыт ли средний пожарный кран. Перекрыт. Стоп-кран второго двигателя закрыт. Генератор… отбор воздуха… Почему оно не гаснет? Так, третья очередь… Нажал! Ну же!

Табло «ПОЖАР» погасло.

Все.

Бортинженер, за эту долгую минуту взмокший от лысины до пяток, секунду сидел как выжатый лимон. Потом доложил:

— Командир, пожар потушен!

— Молодец, Степаныч, теперь следи за гидросистемами. Уровень жидкости! Уровень!

«Какие еще гидросистемы! Какой там еще уровень! Пожар потушен, это главное!»

Внезапно сквозь восторг и усталость победы просочилась трезвая, тревожная мысль: это же второй двигатель! Второй! Двигатель номер два! Рядом с ним проходят трубопроводы гидросистем!

И сразу пожар отошел на задний план. Бортинженер с замершим сердцем нажал на кнопки проверки уровня. Он не поверил глазам. Стрелки на приборах уже подходили к нулю!

— Уходит! Уходит!

И тут у Климова внутри все оборвалось. ВОТ ОНО!

Вот оно! Теперь ему предстоит решить ту давнюю, застрявшую колючкой в сердце проблему: вопрос жизни или смерти! Времени на решение у него оставалось всего несколько секунд, и надо было собрать все силы, всю волю, все мастерство пилота и капитана, чтобы успеть произвести необходимые действия.

Климов быстро и точно, одним сложным движением, вывел машину из крена и снижения, одной рукой ударил по рычагам газа, а другой, подтягивая штурвал, стал гасить скорость, выдерживая строго горизонтальный полет и снимая усилия со штурвала триммерами. Тяжелая машина медленно, очень медленно тормозилась. Он выпустил интерцепторы; машину затрясло, стрелка скорости быстро покатилась к отметке 400. Убрал интерцепторы, снова стал балансировать триммерами: тангаж, крен… Отпустил на секунду штурвал: сама летит? Исправил возникший крен, еще раз снял усилие триммером. Добавил режим. Бросил взгляд на указатель скорости и руля высоты: скорость 400, руль в зеленом секторе, центровка нормальная, самолет сбалансирован. Еще раз бросил штурвал: так летит сама? Руки тряслись, сердце колотилось в горле и отдавалось в висках, часто и ровно стискивая голову.

Самолет летел.

«Так. Спокойно, спокойно… Спокойно!»

В этот момент под штурвалом недобрым красным глазом загорелась лампочка падения давления в первой гидросистеме. Отказал еще один канал управления.

— Сколько минут прошло?

Бортинженер глянул на секундомер, включенный в момент начала пожара. С трудом ворочая вдруг одеревеневшими губами, произнес:

— Четвертая минута доходит. Падает давление!

Загорелась лампочка третьей гидросистемы. Все три лампочки горели!

— Командир, давление… давление упало! Во всех трех! Жидкость ушла!

— Знаю, — хрипло выдавил Климов. Он сжимал в руках штурвал, но боялся им шевельнуть. Текущие струйки пота противно щекотали между лопаток.

— Все, Петрович… давление ноль!

Климов, с обреченностью осознавая, ЧТО сейчас произойдет, тронул рога. И ЭТО произошло: самолет не среагировал. Он покачал сильнее, сунул колонку от себя… мороз продрал по коже…

Самолет не отвечал на отклонения штурвала. Управления не было. Но он все еще не падал. Скорость медленно уменьшалась. Машина тихонько опускала нос. Руки дрожали. В голове вертелся клубок заклинивающих друг друга мыслей. Надо было взять себя в руки; он не мог. Надо было бороться! Оставались секунды!

Климов глубоко вздохнул и, продираясь сквозь страх, связавший язык, кое-как выдавил из себя команду:

Двигателям… внешним… номинал! Взлетный!

17

Когда рев двигателей стоящего на старте самолета начинает претворяться во все убыстряющееся движение, когда инерция вжимает тело в спинку кресла, а руки судорожно ухватываются за подлокотники, современный пассажир начинает тихо молиться.

Он слишком много знает, этот современный пассажир.

В давние времена не избалованный обилием информации человек, усаживаясь в кресло самолета, испытывал чувство восторга, смешанное с легкой боязнью: «Сейчас я полечу! Неужели полечу?»

Нынешний пассажир — ожидает. Он наслушался, начитался в газетах и насмотрелся по телевизору такого… Такого! Он нервный, этот современный пассажир самолета. Он утонченно прислушивается и анализирует. Он очень боится за свою драгоценную жизнь.