Страх. Сладострастие. Смерть

Но наше общество насаждает страх не потому, что это ему выгодно, а потому, что наше общество – это общество страха. Мы – наше общество, а мы сами себя боимся, мы боимся других, мы боимся Другого. И только любовь способна превозмочь этот страх, открыть нам небесный свод, разогнав сгущающиеся тучи страха, но это погубит наше общество. Впрочем, может быть, и к лучшему. В конце концов, какой в нем прок, если в нем нет и не может быть счастья? Вот почему Морис Бланшо пишет в своем «Неописуемом сообществе»: «Всякое сообщество любовников, хотят ли они этого или нет, рады этому или не рады, связаны ли между собой игрой случая, “безумной любовью” или “смертельной страстью” (Клейст), имеет главной целью только одно – разрушение общества. Там, где складывается эпизодическое сообщество двух существ, созданных или не созданных друг для друга, образуется некая военная машина или, правильней говоря, создается возможность угрозы, которую она в себе несет, какой бы минимальной эта угроза ни была, – угрозы вселенского разрушения».

Наше общество защищается, оно учит нас «любить», учит любить любовью страха. Страх разрушает душу, ведь душа – божественной природы, а значит, она может и хочет доверять Богу. Но разве же страх – это проявление доверия?… Нет, мы страшимся лишь потому, что не доверяем Богу, впрочем, за это мы и несем свой крест. Только это не Христовы муки, ибо Его крест был крестом во спасение, а наш крест – это крест гибели. Страх разрушает личность, раздробив ее на маски и позы, которым нет числа в нашем богатом репертуаре. Он же заставляет нас отделить душу от тела, но и этого ему мало. Теперь страх таков, что и тело разрушается им на части упоительным сладострастием. Поэтому общество страха рекламирует не человека, а только части человеческих тел, и как же талантливо! «Какие изумительные ноги у этой модели! Взгляните, как пикантно топорщится ее грудь! А какие плечи у этого “мальчика с обложки”! Такой мощный пресс, конечно же, признак недюжинного здоровья и, наверное, не только здоровья. Смотрите, какие чудесные волосы! какие “сладкие мордашки”! какие руки! а какие запястья! бицепсы! шея! спина! как изумительно оголена ее спина! или вот еще пониже спины! смотрите! смотрите!» Удивительная по своему эстетизму вивисекция! Мы завороженно смотрим на все эти анатомические достоинства, искусно расчлененные «деятелями культуры». Не только душа отделена от тела, уже и тела-то нет, есть только части, анатомические части в «анатомическом театре». Как мило: это грудинка, здесь мясо помягче, а это ножки, тут пожестче, но зато мясцо здесь более сочное…

Любовь страха, которую прививает нам социум, – это любовь по отношению к частям тела, любовь, которую мы можем назвать лишь сладострастием. Обо всем этом четко и ясно говорит Роман Виктюк в своей «Саломее». В сладострастной сцене «любовных» признаний Саломеи его спектакля царевна перечисляет все красоты Иоканаана, даже не глядя на него, по памяти! Ах, верно, как долго она изучала «модные журналы» и новинки кинопродукции, раз с такой легкостью воспроизводит все эти образы в своем пылком воображении! Образ Саломеи в спектакле настолько деструктивен, настолько разрушителен именно благодаря удивительным режиссерским ходам, от нее веет не страстью, а холодом, холодом – метафизическим символом бесконечного умирания.

«У Любви, – пишет Константин Бальмонт, – нет человеческого лица. У нее только есть лик Бога и лик Дьявола. В роскошной панораме, исполненной яркого безумия, Оскар Уайльд показал нам лик Дьявола в любви». Роскошные слова! И как он прав, Константин Бальмонт! Но об этом ли спектакль Романа Григорьевича? Я абсолютно уверен, что каждая трагедия, созданная Романом Виктюком, служит цели освобождения. Он для того и делает трагедию столь явной, столь ощутимой, столь реальной, чтобы, пережив боль произошедшего, мы в самом конце спектакля испытали столь необходимое нам душевное облегчение, свободу. Он словно бы снимает с нас какую-то мучительную, тягостную ношу, какой-то ужасный навет, проклятие, порчу (бог его знает что!), чтобы мы вырвались наконец из кромешного мрака небытия и зашоренности в Свет и для Света. Настоящие трагедии Романа Виктюка на самом деле, может быть, самые жизнеутверждающие произведения мировой драматургии.