Страх высоты

Мазин покачал головой. Но Ирина и себе налила, как и ему, полную стопку, хотя выпила не всю, а половину только. Вытерла губы краем фартука и сказала серьезно:

- Не пойму я все-таки, что вы от меня хотите узнать.

И Мазин видел, что женщина эта из тех, которые живут в ясном, определенном мире, и она должна знать, что же от нее требуется.

Он закусил хрустящим, очень вкусным огурцом и ответил:

- Антон погиб. Скорее всего - это несчастный случай. Но обстоятельства смерти до конца не ясны. Можно предполагать и самоубийство, и даже худшее - насильственную смерть. И чтобы узнать правду, мне необходимо знать побольше о самом Тихомирове: каким был он человеком, на что был способен. Это может приоткрыть дверцу в пока неизвестное... Поэтому расскажите о нем то, что знаете, что запомнилось, что за человек он был, по-вашему. Если вам не тяжело все это.

- Тяжело, конечно. Это ж моя жизнь... неудачная, как видите. Да сейчас уж чего говорить. Не зря ж вы сюда ехали...

Она сложила руки на коленях:

- Наверно, хорошо его я никогда не понимала, иначе не получилось бы этой нашей ошибки. Был он человеком, ну, как вам сказать, умным, но самоуверенным. Особенно самоуверенным. Если что сделал - все. Прав - и только. Не помню я, чтоб он себя хоть раз виноватым признал. Очень был упрямый. Группа его прорабатывает, стыдит, а он сидит молчит, в окно смотрит: дескать, слыхал я все это десять раз. Никто его перевоспитать не мог. И я тоже... не смогла, запуталась только. Все с этого и началось. Дали мне поручение общественное - отвечать за него. Смешно, конечно. Теперь-то я понимаю, что так просто человека не переделаешь, а тогда, что? Поручили - взялась.

Он в свитере мохнатом ходил и всегда непричесанный. Надо мной посмеивался:

- Составь, Ирка, график моей перековки с точными сроками, чтоб мне ориентироваться по нему. А то еще раньше времени исправлюсь.

Потом опять:

- Не составила?

И сам притащил лист ватмана: на нем оси, координаты, цифры, все дурачина разная. Я прихожу в общежитие: график на стенке висит, разноцветными карандашами расчерчен. Девчата смеются:

- Это Антон притащил и повесил. Вот умора!

А мне хоть плачь. Говорю ему:

- Почему ты несознательный такой? Ведь всю группу подводишь!

А он:

- Чем это я ее подвожу, группу? Внушили себе чепуху такую! Ну, скажи, пожалуйста, от того, что я не подготовился к семинару, тебе лично чем плохо?

- Да ведь мне тебя поручили.

- А ты б отказалась - и все дело. Сама себе обузу на шею повесила, а я виноват? Человек должен жить так, как он устроен, а не так, как Анька Ситникова - это комсорг наш - ему указывает. Может, ей и выгодно, чтоб я был образцовый, ее тогда в комитет выберут, а мне-то ее карьера на что? И при чем тут группа?

Я ему возражала, конечно:

- Набекрень у тебя мозги, Антон. Если про группу не понимаешь, так хоть бы о себе подумал. Зачем учишься-то? Ведь лентяй ты!

- Нет, - говорит, - я не лентяй. То, что мне нравится, я учу. А что Лысенко - великий ученый, в это я никогда не поверю.

- Да ведь академик он! Это, что же, случайно, по-твоему?

- Темная ты, Ирина, и наивная. Ничего не понимаешь!

Это у него любимое словечко - темная! Если чего доказать не может, махнет рукой и скажет: "Темнота!"

Вот так смеялся, смеялся, а перед зачетом приходит и, как бы шутя, говорит:

- Хочешь, Ирка, план по моему воспитанию выполнить?

- Чего это ты?

- Дай конспектик почитать. А то у меня своего, знаешь, нету, крысы в общежитии съели.

Думаю, пусть уж лучше по моему выучит, чем совсем не учит. Дала. Взял он и удивился вроде.

- А я думал, не дашь. Значит, душа в тебе есть. Не все потеряно.

И говорит так не то в шутку, не то всерьез.

Сдал, а после зачета остановил меня в коридоре, в руках билеты в кино крутит, синенькие такие.

- Ты знаешь, Ирочка, что добрые дела должны вознаграждаться? Вот я билетики взял на очень интересное кино.

- Не нужно мне, - говорю, - твоих билетиков.

- Что, стесняешься со мной пойти? Боишься, что Анька не одобрит?

- Ничего я не боюсь!

И пошла...

- Да вы что ж это не едите? - вдруг заметила она пустую тарелку у Мазина. - Сейчас я яишню поджарю.

- Не стоит. Я сыт.

- Соловья баснями не кормят!

Ирина вышла на кухню. Вскоре оттуда потянуло жареным салом.

- Вот так все и началось, - сказала она, ставя сковородку с глазуньей перед Мазиным. - То общественное поручение, то шуточки-прибауточки, а вышло все серьезно и тяжко. Совсем мы друг друга не понимали, каждый хотел другого в свою веру обратить, да разве ж так получится? Я все думала, что изменится он, станет, как все. Он даже и начал вроде меняться. Посерьезнел. В группе-то шутил, а со мной больше всерьез. К нам все хорошо относились. Его тоже любили, хоть и прорабатывали. Он же умница был... Не сразу я решилась за него замуж выйти. Дружили мы долго. Вел он себя хорошо, не приставал зря. Всегда в читалку зайдет, проводит до общежития. На лекциях рядом садился. А вот конспектов никогда не писал. Нерационально двойную работу делать, говорил.

- Почему - двойную? Для себя пиши.

- А зачем, если ты пишешь?

- Но я ж тебе писать не обязана.