Страх высоты (сборник)

Я, разумеется, готовился увидеть тяжко пострадавшего человека, но действительность превзошла ожидания. Живой труп в данном случае выражение не самое сильное. Я стоял и не знал, что делать. Слов не находилось.

Вдруг по его мертвенно–желтому лицу поползло нечто напоминающее усмешку.

— Ну и дурацкий у тебя вид, — сказал он тихо, с трудом шевеля прилипшими к деснам губами.

— У меня? — спросил я так же тихо.

— А у кого ж! Ты что, живого алкаша никогда не видел?

"Да ведь жив-то ты по случайности…"

— Тебе плохо? — спросил я неуместно.

— А как ты думал? Согласно законам физического и нравственного разрушения.

Я держал в руке кулек с яблоками.

— Ты что принес?

— Вот…

Я положил кулек на столик рядом с креслом.

— Лучше бы пузырек принес.

— Может быть, хватит?

— Поздно.

Похоже было, что устами этого спившегося младенца глаголет печальная истина.

— А дети?

Это был больной вопрос, и он мучительно сморщился.

— Детей государство не оставит. Государство у нас доброе.

— Женя…

— Только не агитируй, ладно?

Я подавил вздох.

— Не буду.

— Вот и хорошо. Все сам понимаю. Но местами. С памятью провалы.

Он не хитрил. Видно было, что говорит правду.

— И как мы с тобой распрощались, не помнишь?

— Помню, дерево над головой качалось.

"Сам ты качался, старый дуралей".

— Верно, у дерева и расстались. А потом?

— Потом ночь. Ну и что? Сам видишь, не дали мне пропасть.

Пахло медикаментами. В шкафу за стеклом виднелись темного стекла флаконы с притертыми пробками.

— Ничего не помнишь?

— Ни фига. Удивляюсь только, почему сюда привезли, а не в вытрезвитель. Видно, совсем дуба давал.

— Да, было плохо.

— А ты как объявился? Ты разве уезжать не собирался? Путается у меня в голове. Кажется, про море говорили…

— Было и такое. Но я задержался. А с памятью у тебя тогда еще началось, под деревом.

— Заметил?

— Еще бы! Ты даже Михаила забыл.

Я сознательно не смотрел в этот момент на Перепахина и не могу сказать, как прореагировал он на мой вопрос внешне, но задел он его несомненно.

— Опять ты… Ну и что? Забыл.

Тогда он говорил "не знал".

— А Наташу помнишь?

Перепахин молчал, видно, соображал, как лучше ответить, "вспомнить" или прикинутсья непомнящим. Потом повторил свое:

— Ну и что?

Это уже можно было принимать за согласие.

— Я был у нее.

— Ну и что?

— Да наплел ты тогда мне много.

— Что наплел?

Это он спросил быстро, заинтересованно.

— Насчет Сергея.

— Не помню.

— Тогда что говорить…

Женька снова погрузился в трудные размышления.

За дверью мимо простучали две пары каблучков. Послышался женский голос:

— Я сразу обратила внимание. Такой интересный больной…

Ответа я не расслышал.

Перепахин медленно произнес:

— А ты скажи. Может, я что-нибудь и вспомню. Мне же нужно память восстанавливать.

— Ерунду говорил. Про Сергея и Лену. На любовь намекал. Даже ребенка приплел.

— Ну и что?

Теперь это "ну и что?" звучало совсем не так равнодушно, как вначале.

— Бред, клевета, вот что.

— Не помню.

Меня это начало раздражать, хотя я и понимал, что человек, сидящий передо мной, болен, что он жертва злого умысла, и я пришел проведать его. Но ясно было и другое — он сам главный источник своих бед, и я пришел не только сочувствовать, но и узнать нечто важное. Важное, между прочим, для него самого. О чем, однако, говорить было невозможно.

— Женя, — решился я, взяв себя в руки. — На самом деле Сергей отец Лены?

На этот раз я смотрел прямо на Перепахина.

Он снова сморщился.

— Брехня.

Так коротко и ясно мог говорить только человек, который ничуть в словах своих не сомневается. Я несколько растерялся.

— Позволь…

— Брехня.

— Да ты сам подтвердил это!

Конечно, эту фразу он не понял. Нужно было пояснить.

— Снимок на кладбище ты делал?

— Еще что… У меня с памятью…

Но сомнений не было, на этот раз он укрывался, и укрывался сознательно.

— Ну ты же понимаешь, о каком снимке идет речь?

— Мало ли что! Я много снимал. Я был известный фотолюбитель. На выставках участвовал.

Про выставки он врат.

— Ты снимал похороны Михаила, а говоришь, что не знал его.

Все-таки пьяницы — народ живучий. У него еще сохранилось чувство юмора.

— Я всех покойников знать не обязан.

Юмор сомнительный, что и говорить, но раз у него хватает сил на такое, говорить с ним можно.

— Эта фотография и подтвердила, что Лена дочь Сергея.

И я вкратце попытался разъяснить ему цепочку Вадимовых доказательств.

Мои слова, несомненно, производили впечатление, но какого рода, разобраться было трудно.

— Значит, я это снимал?

— Ты.

Я нажал на это короткое местоимение, и он сдался.

— Ну и что?

"Сказка про белого бычка!"

— Зачем ты отдал ему фото? Сам отдал? Или он попросил у тебя?

— Конечно, попросил.

— Зачем?

— Очень просто. Теще хотел подарить. Она ж там снята.

Выходило в самом деле просто.

— Вот и подарил.

— Ну и что?

— Да прекрати ты это свое "ну и что"! — невольно повысил я голос.

— А что кричишь? Ты куда пришел? Тут больные люди. Ты зачем пришел? Что ты выспрашиваешь? Я больной, понял?

Возразить было трудно.

— Извини.

Он тут же обрадовался.

— Вот. Другое дело. Пусть я последний человек, но и меня уважать надо. Потому что, хоть и последний, но человек! А доказательства эти липа. Подумаешь, вычислитель. Хлюст он.