Страх высоты (сборник)

— Не вру я. Какой смысл? Особенно теперь. Да разве одним ударом такого парня убьешь! Он вырвал палку у Сергея, бросил ее и пошел… Я вернулась, говорю: "Успокойся, Сережа, нет его во дворе. Ушел Михаил. Расскажи все толком". Сергей рассказал. "Если так, — я сказала, — пусть не возвращается". И он не вернулся. Через час шум во дворе, милиция приехала, мертвого нашли в подворотне. Но погиб он не от руки Сергея.

Мазин ощупал металлическую ручку.

— Да. Смертельный удар был нанесен другим предметом.

— Спасибо, — наклонила голову Полина Антоновна. — Но промучился Сергей всю жизнь. И моя вина тут есть. Я ему рассказывать запретила. "Не смей из‑за подлеца жизнь губить!" Не его вина.

А он писал иначе.

— Вы думаете, он вас послушался? — уточнил Мазин.

— Ее он не хотел впутывать, вот что тут роль сыграло.

Полина Антоновна сказала все.

Но как ни потрясло меня прочитанное и услышанное, суть дела осталась прежней. Убил Михаила все‑таки случайный подонок, и винить в его смерти Сергея, Полину Антоновну или самого погибшего, оказавшегося совсем не тем человеком, каким виделся нам в юные, во многом наивные годы, можно было лишь чисто житейски, отдаваясь чувствам, вины юридической ни на ком, разумеется, не было. Так я размышлял, упустив при этом нечто очевидное и существенное, чего не мог, конечно, упустить Мазин.

— Был еще Перепахин.

— Женька? Нет, его не было.

— Вы говорили, что они вышли втроем.

— Вышли вместе, это верно, но только спустились вместе. В дворе, когда ссора снова вспыхнула, Женька сказал: "Ну, разбирайтесь сами". И ушел.

Наверно, мы с Мазиным одновременно подумали об одном — Перепахин мог считать Сергея убийцей. Но Полина Антоновна будто подслушала нас.

— Потом Сергей все рассказал ему. Женька поверил, это так. Он любил Сергея. Всю жизнь от него не отставал.

Что ж, и тут был резон. Вряд ли Перепахин так тянулся всегда к убийце. Скорее бы отошел. Умолк, хотя бы из нежелания в суде фигурировать, и отошел. Забыть бы постарался.

— Вот вам и все, — заключила Полина Антоновна. — Не хотела я говорить, а теперь вроде даже полегчало. Лучше правду не таить. И что бы вы ни сказали, я Сергея не виню. Как он мог поступить иначе? Парень, мужчина. И его оскорбили, и девушку предали. Должен был ударить, я считаю. А дальше все пошло по случайности. Если и есть вина, то на мне. Вяжите старуху. Раз закон требует.

— Закон, Полина Антоновна, не мертвая машина. Он тоже кое‑что понимает. Не такая уж слепая Фемида, хоть и с завязанными глазами. Если бы косила слепо, наверно, люди бы с этим не смирились.

Мазин встал, глянув на часы.

— Спасибо вам. Вам легче, и нам тоже. Мы к вам не из праздного любопытства, поверьте.

— Верю, — проронила она.

— Ужасная история! — сказал я Мазину, садясь в машину. Но он думал о своем и на мои эмоции не откликнулся. Тогда я пустил пробный шар иного рода: — Я понимаю, тебе это мало что дало. Но я потрясен.

— А мне предаваться воспоминаниям некогда. Я должен дело довести. То, которое я проиграл когда‑то.

— Каким образом? В сущности, что было, то и осталось. Кто убийца по закону? Тот, кто нанес смертельный удар. А его все равно не найти. Помнишь вывороченные карманы? Что в них было? Он же бедный студент. Две–три старых десятки в лучшем случае. Ни фамильных перстней, ни именных часов, ни портсигара с монограммой, никаких обличительных предметов. Мразь, преступник наткнулся случайно и убил, воспользовавшись грошами. Если он жив, его уже никогда не уличишь. А скорее всего сгнил где‑нибудь или дружки прирезали.

— Все может быть, — вздохнул Мазин. — Но все‑таки нужно поговорить с Перепахиным.

— Сейчас?

— Потом можем не успеть. Он ведь ходячая развалина. Был. А сейчас лежачая. После этой встряски у него все обострилось — и печень, и сердце…

— Неужели так плохо?

— Медицине виднее. Но я одно знаю, к черте он сам вышел, а вот за черту его подтолкнули, во всяком случае, подтолкнуть пытались.

Иногда такая настойчивость не убеждает меня, а вызывает даже противодействие.

— Но почему ты категорически отвергаешь попытку самоубийства? Ведь была надпись в членском билете?

— Надпись — пьяная выходка. Ему не дали работу в реставрационных мастерских. Это мы установили. Вот он и намарал в знак протеста.

— Так просто ларчик открывался?

— Непросто. Этот ларчик один из многих, как содержимое сундука, в котором Кащеева смерть хранилась. Не ларчик, одна из матрешек.

Машина бежала по людным улицам, мимо домов, магазинов, стеклянных витрин, деревьев, по–осеннему одетых людей в плащах, с зонтами, предусмотрительно подготовившихся к непогоде, а осень, прохладная, все еще радовала ясным небом, солнцем, добродушно светившимся где‑то за высокими зданиями. Было хорошо, и хотелось, чтобы никто из этих поспешающих или, наоборот, медлительных прохожих никогда не испытал боли и горечи, жил достойно и честно и не знал и не подозревал, почему мы едем мимо в машине.

Пышные, но увядающие уже цветы покрывали просторную площадку перед больницей. Мы вышли, поднялись к главврачу.

— Как? — спросил Мазин, и я понял, что он здесь уже не в первый раз.