Страхи мудреца. Книга 2

— Маранта и камфара. Маранта и бессамер. Маранта и соляная лоза. Маранта ни от чего не лечит. Она просто хороший наполнитель для действенных лекарственных средств.

Я открыл было рот, чтобы возразить, потом огляделся, посмотрел на стены, на исчерканный экземпляр «Героборики»… И закрыл рог.

Бабуля налила горячей воды из котелка в обе чашки.

— Присядь, посиди, — сказала она. — А то у тебя такой вид, будто ты на последнем издыхании.

Я с вожделением поглядел на стул.

— Да нет, мне, наверно, надо вернуться… — сказал я.

— Ну уж чайку-то ты выпить можешь! — сказала она, взяв меня за руку и решительно усадив на стул. — И перекусить по-быстрому. Ты бледен, как высушенная кость, а у меня тут завалялся кусочек сладкого пудинга, и съесть его некому.

Я попытался вспомнить, обедал ли я сегодня. Девушек кормил, это я помнил…

— Да нет, я не хочу причинять вам лишних хлопот, — сказал я. — Я уж и так задал вам лишней работы.

— А, этому парнишке давно пора было что-нибудь сломать! — небрежно заметила она. — А то язык у него такой, что прямо беда.

Она протянула мне деревянную чашку.

— На-ка, пей, а я тебе пудинга положу.

Над чашкой поднимался на удивление душистый пар.

— Что это? — спросил я.

— Шиповник. И бренди яблочное — сама гнала!

Она широко улыбнулась, вокруг глаз разбежались лучики морщинок.

— Если хочешь, могу еще и маранты положить!

Я улыбнулся и отхлебнул. Теплое питье разошлось в груди, и я немного расслабился. Даже странно: до этого я и не замечал, насколько был напряжен.

Бабуля немного повозилась, поставила на стол две тарелки и села на соседний стул.

— Так ты их правда убил? — спросила она напрямик. Это было не обвинение. Просто вопрос.

Я кивнул.

— Наверно, лучше бы ты этого никому не говорил, — сказала она. — Шум поднимется. Захотят устроить разбирательство, придется звать выездного судью из Темсфорда…

— Я и не говорил, — ответил я. — Это все Крин.

— А-а, — сказала она.

Разговор временно иссяк. Я допил последний глоток, но, когда хотел поставить чашку на стол, руки у меня так тряслись, что чашка громко стукнула о стол, словно нетерпеливый гость, ломящийся в двери.

Бабуля спокойно прихлебывала свой чай.

— Не хочется мне об этом говорить, — сказал я наконец. — Это было нехорошее дело.

— Многие с тобой не согласятся, — мягко ответила она. — Думаю, ты сделал то, что следовало.

От этих слов у меня вдруг жестоко защипало в глазах, как будто я вот-вот разрыдаюсь.

— Я в этом не так уверен, — сказал я. Мой голос казался каким-то чужим. Руки у меня затряслись еще сильнее.

Бабулю это, похоже, не удивило.

— А ты уже дня два, как не отдыхал толком, верно?

Ее тон ясно давал понять, что это не вопрос.

— Я такого навидалась. Ты трудился не покладая рук. Заботился о девушках. Недосыпал. Наверно, и не ел толком.

Она подвинула мне тарелку.

— Ты кушай пудинг, кушай. Когда поешь, будет лучше.

Я стал есть пудинг. Не доев, я расплакался, давясь, как будто еда застряла у меня в глотке.

Бабуля налила мне еще чаю, плеснула туда немного бренди.

— На-ка, выпей, — повторила она.

Я отхлебнул чаю. Я не собирался ничего говорить, но все равно заговорил помимо своей воли.

— Наверно, со мной что-то не так, — тихо сказал я. — Нормальный человек не может делать такого, что я делаю. Нормальный человек не стал бы убивать людей так, как я.

— Может быть, — согласилась она, прихлебывая чай. — Но что бы ты сделал, если бы я тебе сказала, что нога у Била сделалась зеленоватой под повязками и от нее идет сладковатый запах?

Я испуганно вскинул голову.

— У него гангрена?!

Она покачала головой.

— Нет. Я же говорила, с ним все хорошо. Но все-таки: если вдруг?

— Придется отрезать ногу, — сказал я.

Бабуля серьезно кивнула.

— Верно. И чем быстрей, тем лучше. Сегодня же. Не тянуть, не надеяться на то, что он, может быть, сам собой как-нибудь оклемается. Это ничем не поможет, только убьет его.

Она отхлебнула еще и взглянула на меня поверх чашки, как бы спрашивая, так или нет.

Я кивнул. Я знал, что это правда.

— Ты немного разбираешься в медицине, — сказала она. — Ты знаешь, что настоящее врачевание часто требует делать тяжкий выбор.

Она посмотрела на меня прямо и жестко.

— Мы не такие, как все прочие люди. Иногда приходится прижигать человека каленым железом, чтобы остановить кровь. Иногда приходится погубить младенца, чтобы спасти мать. Это тяжко, и благодарности ждать не приходится. Но именно нам приходится делать выбор.

Она еще раз не спеша отхлебнула чаю.

— В первые несколько раз — труднее всего. Тебя трясет, ты не можешь спать. Но такова цена, которую приходится платить за то, что делаешь то, что должно.

— Там и женщины были… — сказал я прерывающимся голосом.

Глаза Бабули сверкнули.